Сегодня вечером в Авиньоне завершается 51-й театральный фестиваль.
За три с небольшим недели в основной программе было показано больше тридцати спектаклей. Девять из них были российскими, что дало организаторам фестиваля право говорить о целом "русском сезоне". Беспрецедентный "набег" русского театра на знаменитый театральный центр на юге Прованса оказался победоносным.
"Ну, как принимают наших?" — естественный вопрос, с которым новые порции российских гостей Авиньона по приезде бросались к тем, кто уже успел вкусить фестивальной жизни. Ответ был один и тот же: принимают очень хорошо.
Не изобретены еще весы, на которых можно было бы определить меру истинного театрального успеха, но формальные его признаки были действительно налицо. Билеты на большинство спектаклей оказались раскуплены заранее, после представлений публика кричала "браво", топала ногами от избытка чувств, а многие стремились лично засвидетельствовать свой восторг режиссерам и актерам.
Первоначальное зрительское любопытство с течением фестиваля перерастало в уверенный и прочный успех. Кстати, французский культурный центр в Москве как чувствовал, что успех гарантирован: изданный центром буклет русской программы оказался ярче и объемистее, чем общий буклет Авиньонского фестиваля.
Французские критики почти во всех своих газетных откликах не скупились на превосходные степени положительных оценок.
"Кто из русских 'прошел' лучше всех?" — вот следующий вопрос, которым задавались ревнивые болельщики того или иного спектакля. Формального конкурса в Авиньоне нет. Можно, конечно, соотносить уровни успеха, сравнивая квадратные сантиметры рецензий, плотность восторженных прилагательных и децибелы аплодисментов. Можно было вслушиваться в дискуссии простых театралов, завязывающиеся за столиками уличных кафе на авиньонской площади Часов. Можно было пересмотреть спектакли и составить о реакции зрителей собственное мнение.
Пожалуй, спокойнее других были приняты "Плач Иеремии" и "Амфитрион" работы Анатолия Васильева, чье имя во Франции до начала фестиваля было, наверное, более известно, чем имена всех остальных русских гостей вместе взятых. Громкий успех "Нумера в гостинице города NN" Валерия Фокина и "К. И. из 'Преступления'" Камы Гинкаса нетрудно было предсказать заранее. Зато организаторы (да и сами театры) не без оснований опасались за "Волков и овец" и "Месяц в деревне" Мастерской Фоменко: тургеневская пьеса известна во Франции, но текстовой спектакль, который длится четыре с половиной часа, непросто воспринять даже с субтитрами; что до Островского, то его почти не знают, а "Волки и овцы" до сих пор не переведены на французский (что само по себе поразительно: это все равно, что не было бы перевода на русский "Тартюфа").
Между тем успех "Волков и овец" был без преувеличения оглушительным. А на "Месяце в деревне", начинавшемся в десять вечера, зрители с удовольствием сидели до трех часов ночи, несмотря на разбушевавшийся мистраль. Как и многие другие спектакли в Авиньоне, этот играли на открытом воздухе. Мистраль буквально гнул к земле мощные платаны, и актерам приходилось перекрикивать порывы ветра и шум листвы.
Островского "фоменки" тоже играли под настоящими деревьями, но в другие часы, при дневном свете, в узком, уютном монастырском дворике. Для каждого спектакля они придумывали новую пространственную версию, приспосабливая действие к месту игры. А вот декорации "Приключения" им пришлось переставлять не по своей воле: выяснилось, что играть придется в церкви, и нельзя, чтобы зрители во время спектакли оказались спиной к алтарю.
Однако это все частности. Главное в том, что французы увидели в "русской программе" не просто набор нескольких русских спектаклей (действительно отличных: директор фестиваля Февр д`Арсье снял сливки с московского репертуара), а торжество принципов репертуарного театра и профессиональной театральной школы. Они увидели театр, который по-прежнему пытается говорить "о главном". Большинство российских постановок стали для них отменными образцами драматического театра, в то время как лучшие спектакли "нерусской" части фестивальной афиши как раз представляли окрестности драматического театра: модерн данс, цирк, пантомиму или еще что-то, чему пока не найдено жанрового определения.
Они увидели то, недостаток чего остро ощущают в своем собственном театре. Российские критики великодушно не стали объяснять французам, что система театрального образования в России дышит на ладан из-за безденежья, что "Школа драматического искусства" Васильева — это театр-лаборатория, а не репертуарный коллектив, что фокинский "Нумер...", в сущности, спектакль-антреприза, и что "Песнь о Волге" Резо Габриадзе только формально принадлежит Петербургскому театру сатиры.
"Осторожно! — не на шутку сурово погрозил мне своей трубкой Поль Пюо, один из сподвижников основателя фестиваля Жана Вилара и директор его архива.— Я знаю, что в России сейчас многие сомневаются в необходимости репертуарного государственного театра. Но это ваше настоящее богатство".
На афише нынешнего Авиньона — темный, расплывающийся силуэт человека, который что-то держит в поднятой руке. Его можно было принять за счастливого театрала, приветственно машущего букетом роз. А можно — за гордого художника, несущего факел чистого искусства. Русским гостям авиньонский фестиваль явился в первом обличье. Для французских хозяев "русская программа" оказалась ближе ко второму образу. В этом смысле встреча русских и французов стала образцом взаимной гармонии: каждый получил то, в чем именно сейчас остро нуждается.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ