На прошлой неделе исполнилось 170 лет со дня создания в России сберегательных касс. Обозреватель "Власти" Сергей Минаев проследил за ростом популярности этого института на материале русской литературы.
В XIX веке в европейских странах стал приобретать популярность особый способ использования средств граждан для нужд государственного бюджета — сберегательные кассы. Вообще-то эти кассы необязательно должны были вкладывать деньги именно в государственные облигации — кассы первоначально создавались органами местного самоуправления и помещали деньги вкладчиков в сельскохозяйственные и промышленные предприятия. Однако государство со временем сочло, что ему деньги нужнее. Как говорилось в энциклопедии Брокгауза и Ефрона: "Наряду с кассами, возникшими по самостоятельной инициативе местных деятелей или органов самоуправления и пользующимися большой самостоятельностью в распоряжении капиталами, стали появляться кассы, организованные государственной властью по однообразному порядку. С централизацией касс вопрос о помещении их капиталов получил совершенно другое значение. В распоряжение правительства стали поступать из сберегательных касс с каждым годом все большие и большие суммы..."
В частности, в Англии и Франции сложилась система, при которой все деньги вкладчиков в обязательном порядке направлялись на покупку государственных ценных бумаг.
Созданные в России в 1841 году сберкассы с самого начала были государственными и предназначались именно для финансирования бюджета, хотя официальной целью, заявленной властями, было всего лишь приучить небогатых граждан делать сбережения, а не тратить все деньги на текущие нужды. Вот как русские сберкассы описывались в энциклопедии: "Почти все суммы сберегательных касс употребляются на покупку государственных бумаг или хранятся на текущем счету государственного банка. Сотни миллионов, стекающихся в кассы, употребляются на поддержание государственного кредита; кассы играют роль важных финансовых учреждений, поглощающих значительную часть выпускаемых правительством займов, и правительство является почти единственным распорядителем народных сбережений. При таком употреблении капиталов касс для правительства значительно облегчается реализация займов: оно избавляется от зависимости от биржи и обходится почти без всякого посредничества и связанных с ним расходов".
До середины 1860-х годов сберегательная касса не была заметным явлением в российской экономической жизни. Поэтому неудивительно, что ее образ не находил отражения ни в трудах русских писателей, ни в их переписке. Ничего не писал о сберкассах Николай Гоголь, хотя тема кредитования его чрезвычайно интересовала — достаточно прочитать "Мертвые души". Федор Достоевский, также интересовавшийся кредитом, предпочел как более актуальную тему взаимоотношений клиентов с частными ростовщиками, а не со сберкассами. Тургеневские барышни и нигилист Базаров сберкассами не интересовались. Лев Толстой описывал высшее общество либо крестьян, которые вкладчиками сберкасс не могли быть по определению: одни были слишком богаты, а у других денег не было.
Образ женщины, уже успевшей что-то накопить на своей книжке,— один из первых, связанных с появлением сберкасс
Фото: Денис Вышинский, Коммерсантъ
Ближе к 1870-м годам в литературе стали проскальзывать отдельные упоминания сберкасс. Характерно, что вместе с ними сразу же возник образ старухи-вкладчицы, которая, вероятно, пришла в сберкассу, когда они только стали открываться в начале 1840-х, и за четверть века успела что-то накопить:
"Между жильцами существовало прочное убеждение, что старушенция не так бедна, как прикидывается, и что в сберегательной кассе у нее лежит не одна таки сотняга" (Всеволод Крестовский, "Петербургские трущобы", 1867 год).
К 1890-м годам, когда система помещения денег представителей среднего класса (в том числе творческой интеллигенции) в государственные бумаги посредством сберкасс достигла своего расцвета, она привлекла внимание Антона Чехова. Писатель, вообще очень трепетно относившийся к деньгам (подробнее об этом см. материал "Чеховая книжка" во "Власти" N5 от 8 февраля 2010 года), оценил все преимущества сберкасс и не стал скрывать полученные знания от родственников. Как видно из его письма брату, Чехов верит в получение существенной выгоды от помещения денег в кассу, а также радуется неприкосновенности вклада после его смерти:
"В "Артисте" был редактором Куманин, который теперь ушел и передал бразды Новикову; редакция перебралась на Арбат. Как бы ни было, журнал существует и работать в нем можно (я даже получаю в нем по 40 рублей ежемесячно), но не разъешься в нем: всем новым сотрудникам он платит пятачок, т. е. по 50 за лист.)... Я положил в сберегательную кассу 23 рубля. Накопится большой капитал. Но когда я умру, ты не получишь ни копейки, так как завещание написано не в твою пользу" (из письма брату Александру Чехову, 21 мая 1894 года).
К началу ХХ века Чехов начал совершать операции со своими вкладами уже не самостоятельно, а с помощью знакомых и тех же родственников:
"Милая Маша, я здоров, благополучен, понемножку работаю и живу все там же, т. е. на Наре. У меня к тебе просьба: по книжке, которая лежит у тебя в комнате, отправь в сберегательную кассу на почту 40 р. 50 к. Арсений взнесет и книжку принесет тебе обратно. Книжка желтая, лежит у тебя на столе, я велел положить" (из письма сестре Марии Чеховой, 22 июня 1903 года).
Увлечение такими денежными операциями даже побудило писателя задуматься о написании произведения, полностью посвященного нелегкой судьбе простого работника сберегательной кассы:
"Сберегательная касса: чиновник, очень хороший человек, презирает кассу, считает ее ненужной,— и, тем не менее, служит" (идея рассказа из записной книжки Чехова за 1891-1904 годы).
Популярность сберегательных касс в начале XX века была такова, что уже в советские времена в исторических произведениях, посвященных этому периоду, сберегательная тема нашла свое отражение. Вячеслав Шишков упоминает о жизненно важной роли сберкасс в отдаленных сибирских регионах:
"Меж тем среди рабочих — сплошное уныние; многими остро чувствовался недостаток продуктов, негде и не на что было их купить. Иные уже голодали. К Кэтти прикултыхали два малыша: Катя с Митей, ученики ее.
Рекламные кампании дореволюционных сберегательных касс проводились даже среди школьников
— Барышня!.. Мамка с тятенькой послали к тебе... Деньжонков нет у нас... Мы голодные... Вот третий день уж.
Кэтти идет с ними в сберегательную кассу, достает последние свои гроши, отдает ребятам" ("Угрюм-река", 1933 год).
В свою очередь, Валентин Катаев рисует картину привлечения в начале XX века в сберкассы молодых вкладчиков:
"Сегодня Петя прибежал в гимназию раньше всех. От нетерпения он даже плохо спал. Всю ночь ему снились деньги.
Еще осенью, в начале учебного года, однажды перед концом урока Константин Трофимович — математик — объявил, что мальчики, желающие собирать деньги, могут сделаться вкладчиками Государственной сберегательной кассы. Сберегательные карточки и марки можно покупать у него. При этом он вынул из портфеля несколько желтых сберегательных карточек и три листа сберегательных марок, похожих на почтовые...
Так что если, например, какой-нибудь мальчик — объяснил Константин Трофимович — сделает вклад в Государственную сберегательную кассу в размере ста рублей, то по истечении года на его капитал нарастет три рубля процентов, что в общей сумме составит уже не сто рублей, но сто три рубля, каковые и перейдут в основной капитал мальчика...
Петя как очарованный смотрел на сберегательные карточки и на сберегательные марки, которые Константин Трофимович раскладывал на кафедре.
Собирать деньги. Конечно. Он обязательно будет собирать деньги" ("Электрическая машина", 1943 год).
Учитывая подробность описания Катаевым сберегательного дела в тогдашней России, можно сказать, что именно в его произведении сберегательная касса как литературный герой достигла своего наивысшего расцвета.