В известной фразе вождя мирового пролетариата — "...из всех искусств для нас важнейшим является кино"-- при цитировании в советские времена принято было опускать первую часть либо заменять ее стыдливым отточием. Между тем в этой не особенно популярной первой части заключалось объяснение причин такой расстановки приоритетов. Сказано там было примерно следующее: поскольку Россия является страной почти поголовной неграмотности — ну, и далее по тексту. Надо отдать должное риторическому мастерству Ильича: формула составлена так, что слегка изменив ее и подставив кое-какие новые члены, мы получим вполне актуальное соображение. Поскольку российская культура пребывает в состоянии крайней растерянности, для нас важнейшим из всех искусств является голливудское кино.
Отдохновение души
Настоящий боевик, как и настоящие джинсы, может быть только американским. Конечно, французы делают это изящнее, итальянцы — темпераментнее, англичане — умнее, но по совокупности всяких привлекающих зрителя качеств большой голливудский фильм не имеет конкурентов. Возможно, это тот же эффект, что при всяком массовом производстве: штучный товар хорош в исключительных ситуациях, но в повседневной жизни привычные, обкатанные сотнями тысяч и миллионами попыток штамповки куда удобней. Прокатиться на "ягуаре", что говорить, волнительно, но для будничных нужд разумнее выбрать фордик: надежно, просто, без особых хлопот. Так и рассчитано американское кино: на повседневную эксплуатацию без душевных затрат и интеллектуальных усилий. Неожиданностей не будет, если что и удивит нас, так разве что какие-то дивные взрывы, прыжки с небоскреба на небоскреб или демонстрация возможностей компьютера Silicon Graphics по части превращения непосредственно в кадре Арнольда Шварценеггера в негра преклонных годов. Если что взволнует, тронет, заставит прослезиться рефлекторно и искренне — так ситуации безусловные, простые: обиженное личико ребенка, финальное объятие героев на фоне горящей цистерны (склада ядерных боеголовок, моста, города, мира).
Как понять природу блаженства? Отчего нам становится так хорошо, когда, затолкнув кассету в видик, мы обнаруживаем, что на экране раскрылась, как цветок, помпезная эмблема — долговязая дама с факелом "Колумбии" либо желтые, как пирамиды, косые кресты "ХХ век Фокс"? Подобно собаке Павлова, выделявшей слюну при включении лампочки, мы реагируем на большое голливудское кино одинаково: мы исполняемся покоя. Здесь не обманут. Совсем как в "Макдональдсе": на вкус несколько монотонно, но уж голодным не останешься.
Герой
Голливудское кино, как ни один другой род искусства, отвечает двум основополагающим принципам искусства социалистического — оно партийно и оно народно. Поэтому всякие цитаты светочей отечественной культурологической мысли так и просятся на язык. Так вот, Брюс Уиллис был и остается лучшим, талантливейшим героем нашей эпохи. В чем тут дело? На свете немало обаятельных джентльменов, в Голливуде пруд пруди харизматических актеров, не говоря уж об умеющих ударить — и крепко, с оттяжкой ударить! — по зубам злодея-супостата. Но конкуренцию блистательному Брюсу в борьбе за звание героя номер один могут составить только двое — Арни и Сильвестр. Бандерас? Стаж мал и трудовая книжка испорчена Альмадоваром. Чарли Шин? Недостаточно быковат. Сигал, Лундгрен, Ван Дамм? Да, звезды первой величины, но не суперзвезды.
Сила Уиллиса в том, что у него есть некоторые качества, обличающие образование в голливудском боевике, и в голливудском кино вообще новой победоносной тенденции. Во-первых, герой Уиллиса умеет быть слабым. Во-вторых, Уиллис играет иронично по отношению к герою. То же делают и Шварценеггер, и поздний Сталлоне — и именно это свойство обозначает грядущие новые времена. Актеры предыдущего поколения — но не возрастного, а, так сказать, смыслового — например, Клинт Иствуд или Кевин Костнер — никакой самоиронии себе позволить не могли. Не то чтоб герой Уиллиса мог быть как-то сер или местами черен — нет. Бел, незапятнанно бел. Но — как бы это выразиться помягче? — какая-то такая ухмылка, бродящая по его физиономии, постоянно напоминает зрителю об условности окружающего мира. "А вся-то жизнь не сон?" — вопрошает нас эта ухмылка, совсем как герой "Сна смешного человека" Достоевского.
Мерзавец
Но изменился не только герой. Другое страшнее — изменился мерзавец. Не то чтоб стал человечнее или там добрее — нет, конечно. Он, как и положено ему, расчленяет трупы красавиц, перерезает горла благородным отцам семейств, страшно мучает (морально) президентов Соединенных Штатов и планирует затопление фекальными водами всех мировых столиц одновременно. Но в самой дикости этих планов уже заложена какая-то почти губительная несерьезность. Из новейших примеров — Long kiss goodnight, прощальный поцелуй на ночь с Джиной Дэвис и Сэмюелем Джексоном (блистательным киллером, экспертом по гамбургерам из Pulp Fiction). Цель подлецов, окопавшихся, натурально, в ЦРУ — выбить для означенного управления побольше бюджетных денег. Чтобы напугать Думу — простите, я оговорился, Конгресс — и заставить его выделить на нужды разведки побольше денег, цэрэушники запланировали взрыв химической бомбы в центре большого города.
Фабульная интрига построена на этой, совершенно дикой и нимало не правдоподобной идее. А фильм, что называется, нормальный. Потому что его смак — в психологии, как ни дико это звучит применительно к вполне подростковому боевику.
Кризис жанра? Да, если говорить о полноценном, прямом, как рельс боевике рейгановских времен, даже не кризис, а прямо-таки падение. Словно Тарантино сломал канон боевика, так же, как Сорокин сломал реалистическое повествование в русской прозе. Но — горе маловерам! Конечно, жанр куда более живуч, чем любые сколь угодно талантливые пародии на него. Боевик слегка мимикрировал, обрел раскованность и даже — страшно вымолвить — подпитался иронией. Et voila: и теперь живее всех живых.
Лучшие злодеи Кристофера Уокена и Томми Ли Джонса вплотную приближаются к несравненному душке Ганнибалу Лектеру — лубочный боевик легко освоил архетип обаятельного вампира. Злодеи стали такие, что залюбуешься.
Блондинка
Их предпочитают не одни только джентльмены. Блондинка в американском фольклоре несет миссию всеобъемлющую и величественную — там, у них, она любимый герой всех анекдотов, Штирлиц, чукча, Василий Иваныч и "новый русский" в одном лице. Поэтому, конечно, blonde — это не цвет волос, это характер. Но тут, надо сказать, релятивизм не проник в голливудское кино. Мастера искусств как бы говорят нам: смейтесь, смейтесь, но святое не троньте. Строго говоря, блондинка может быть персонажем отрицательным — но только если в фильме нет брюнетки. Если есть — что бы ни происходило, в итоге блондинка окажется хорошей и именно ее объятия вознаградят героя. Абсолютный пример — "Честная игра" с Уильямом Болдуином и Синди Кроуфорд. Известная фотомодель здесь вообще ничего и никого не играет. Да ей и не нужно, достаточно того, что она просто есть. Она не человек, а кукла, знак. Опора, без которой не держится, скособочивается сюжет, вроде бомбы с фекалиями. А опоре что ж делать? Стоять или там тикать, быть самой собой. Что Синди и проделывает с полным успехом. Только не спрашивайте, какой это фильм. Нормальный. Начнете смотреть — не оторветесь.
Технология
Этот вопрос — "какой фильм?"-- собственно и подразумевает (в случае съедобности зрелища) любой из синонимических ответов. Можно сказать: нормальный. А можно: голливудский. В этом и заключена могучая зиждительная сила этого кино, его, если угодно, величие. В голливудском кино заложена простейшая нравственная норма: добро всегда побеждает зло. Но воплощена она не методами искусства, а на уровне технологическом. Добро всегда в выигрыше — эта аксиома встроена в методику изготовления голливудского фильма, и она так же непреложна, как то, что фильм снимается с помощью кинокамеры, а съемочная площадка освещается электрическими лампами. По-другому просто не бывает. Никогда.
Невозможен вечный двигатель. F=ma. E=mc2. Главный герой не может погибнуть. Таковы законы жизни — и даже самым закоренелым декадентам не дано их преодолеть. Такой странный, извращенческий фильм, как "Покидая Лас-Вегас" оканчивается не смертью героя, но, скорее, возможностью какой-то непонятной жизни. Что говорить — зло наказано даже у чернушника и святотатца Тарантино. Будь ты хоть трижды авангардист, хоть трижды новатор — ничего не выйдет. Авангардисты не летают, во всяком случае, голливудские. Без happy end фильмов просто не бывает.
Политкорректность
На первый, поверхностный, взгляд голливудский боевик адресован, что называется, невзыскательной публике. Ну, в самом деле — кто главные потребители всего этого дела? Кто дает вал? В первую очередь — подростки. Затем — пенсионеры. Они обеспечивают те самые сборы, которые и выставляют оценку фильму. Еще продукция эта — для стран третьего мира (например, для России).
Но не только. Расцвет боевика совпал со временами становления понятия политкорректности. И вот голливудское кино воплотило основополагающие принципы политкорректного мировоззрения, опять-таки на уровне внутреннего, технологического устройства своего. В качестве иллюстрации позвольте терминологический пример: можно ли назвать карлика карликом? Ни за что! Но если он и в самом деле карлик? Нет, карликов не бывает. Бывают люди вертикально неординарные. Бывают глупые фильмы? Да, сколько угодно. А бывает ли кино для дураков? Ни в коем случае. Кино — демократично, и сделано оно с учетом того, что среди зрителей могут быть люди интеллектуально неординарные. Им тоже все должно быть понятно.
Иностранцы
По сути, идеи политкорректности в своем психологическом истоке близки к чеховской сентенции насчет того, что не в том воспитанность, чтоб не разлить соус, а в том, чтоб не заметить, как его разлил сосед. Голливуд обращается ко всем своим соседям, ко всему миру с неким поучением — и старается привести свою продукцию в соответствие с тем уровнем понимания, которым (по его, Голливуда, мнению) этот сосед обладает. Ну да — инфантилы, сенилы, третий мир. Но как и в случае с чеховскими поучениями, в голливудской проповеди всегда чувствовалось стремление что-то доказать прежде всего самому себе.
Но и это изменилось в 90-е годы. Изделия без страха и упрека наподобие "Дня независимости" — это скорее реликт, последний привет "Подвигу разведчика" и временам, по выражению Венички Ерофеева, "м...звонов, выкованных из чистой стали".
Это вовсе не значит, что чистый жанр action истаивает. Нет, просто он становится маргинальным — такого рода фильмы сейчас лучше всего удаются гонконгским режиссерам, работающим в Голливуде — например, Джону Ву ("Сломанная стрела"), Ринго Лэму ("Максимум риска"). Конечно, они оказываются большими роялистами, чем сам король — но тут тоже скрыта некая внутренняя ирония жанра. Гонконгцы обходятся почти совсем без голливудских теплинки, живинки и человечинки. Они-то знают, что все эти излишества — от лукавого. Гипотетическому "зрителю из третьего мира" американская слезосопля, умильно роняемая крепкой семьей под сенью звездно-полосатого, только портит все впечатление. Они знают, что прав персонаж Габриэля Гарсии Маркеса, утверждавший, что мужчина, который более трех минут кряду обращает внимание на женщину,— не мужчина. Техника, спецэффекты и мужество, мужество и еще раз мужество — вот что нужно.
Экономический мотив
Но если не важен сюжет, и не важна психология — то, собственно, ничего, кроме зрелищных эффектов, и не остается. Это и есть соль настоящего боевика. И в этом заключены зерна его гибели. Гибели никак не идейной, но финансовой. Расчет прост: большое постановочное кино обходится примерно в сто миллионов долларов. И эти деньги не возвращаются. Конечно, рекордсмены проката собирают и больше, намного больше, но поток, те самые одинаковые фильмы, которые есть как бы кадр одного гигантского, показываемого на экране вечности супербоевика — они не могут себя окупить.
Это еще не тенденция, но уже отчетливо видимая перспектива. Затраты на производство растут быстрее, чем прибыли. Умопомрачительно дорогой костнеровский Waterworld (что-то около $160 млн) не то чтоб оказался дурен или неуспешен. Нет, скорее — обычен. Соответственно и сборы — обычные. Плакали денежки.
Так что же делать? И тут-то в голливудской парторганизации вспомнили, что у зрителя тоже есть такой обладающий немалыми и почти совершенно незадействованными при просмотре художественных к/ф ресурсами орган, как головной мозг. И на него все-таки можно рассчитывать. Расслабуха у экрана не обязательно должна быть уж абсолютно коматозной. Кроме непременной торжественной финальной эмоции God bless America кой-какие мысли и чувства допустимы и по ходу действия. Более того, и исторические ассоциации — в гомеопатических, конечно, дозах — также вполне доступны широким зрительским массам.
Оскароносцы
Некий поворот к более задумчивому, как бы европейскому, с покушениями на интеллектуализм кино особенно заметен в оскаровской динамике. В самом деле: ягнята, Шиндлер, инстинкт, пациент — материи, конечно, сугубо голливудские, но все же борьбу со снобизмом ведущие отчасти и на территории самого снобизма.
И тут опять — сплошь иностранцы. В "Ягнятах" мегароль играет английский мегаактер Хопкинс. "Список Шиндлера"-- история европейская. "Инстинкт" ставил технократ и фрейдист голландец Верховен. О "Пациенте" и говорить нечего — там голливудчан и нет почти.
Так в верхнем слое, увенчанном. Но и в следующем, всенародно любимом — та же картина. О гангстерском эпосе вообще говорить нечего — всегда он был и остается итальянским. Но вот качественная фантастика (Bladerunner), качественные сентиментальные приключения (White squall), качественный боевик a la Дэшил Хэммет (The Last boyscout) сделаны либо Тони, либо Ридли Скоттами — братьями-англичанами, работающими в Голливуде. Не только в чистом боевике, который гонконгцы исполняют чище, чем сами американцы, но и в новом — усложненном, с рефлексией — жанре иностранцы начали первыми и, может быть, сделали если не лучшее, то основополагающее и характернейшее.
Русские
Но мы-то знаем, как оно бывает. Соцреализм проходил все это — распад советской империи в общем-то начался с того, что Герой задумался. Задумался, вспомнил о былом, застрадал, душа стала уязвлена — и пошло, поехало. И вот мы здесь — ни тебе империи, ни тебе кино. И какой он после этого герой?
Изящное американское ретро (Mulholland Rock, Last man standing), все это ностальгическое похмелье большого стиля знакомо нам до боли, до изжоги. Разница вроде бы в том, что у них там социалистическое разве что искусство — мы же ставили все опыты непосредственно в живой жизни. Впрочем, еще неизвестно, что первично, а что вторично, и что чему подражает — жизнь ли искусству, или искусство жизни.
Голливудский боевик, романтический и сентиментальный, учит жить без пауз, не обращать внимание ни на пространство, ни на время. Его простые константы — семья и долг — побеждают нокаутом любого противника. Все всегда оказывается в порядке в аккурат к финалу каждого отдельного фильма. И никаких сомнений в том, что и с, так сказать, макрофильмом, составленном из всех американских боевиков сразу, также все будет отлично. И с этим удивительным явлением мировой культуры, Голливудом — тоже.
Голливуд выкрутится всегда — совсем как герои Брюса Уиллиса: какими бы loser`ами не представали они в начальных кадрах. Так, может, и мы пробьемся? И в жажде веры и надежды россиянин тянет руку к полке с кассетами и мнится ему, что над затихающим к ночи перекрестком, над пыльными тополями, над поздними прохожими летит какой-то могучий, физкультурный, осоавиахимовский мотив: не расстанусь с Голливудом, буду вечно молодым! И он расправляет плечи.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ