Берлин читает новые русские пьесы
В берлинском Deutsches Theater, крупнейшем театре объединенной столицы Германии, прошла неделя современной русской драматургии. Пьесы пяти молодых драматургов из России, до сих пор не публиковавшиеся на немецком языке, вышли на "рынок" немецкой сцены.
Представьте себе, что важный и респектабельный московский театр (скажем, Малый или МХАТ) объявляет: в течение недели на его сцене будут представлены пьесы почти никому, кроме переводчиков и специалистов, не известных молодых немецких драматургов. Причем это будут не спектакли, а наброски спектаклей, подготовленные за две-три репетиции, то есть сценические чтения, без декораций и с текстами пьес в руках у актеров. Много ли найдется желающих отдать тысяч по сорок за билет на это специфическое зрелище?
Неделя русской драматургии в Немецком театре шла на сплошных аншлагах. Впрочем, ни у кого, кроме московских визитеров, этот факт отдельного восхищения не вызвал. Дело проверенное: русская неделя последовала здесь за английской и французской, да и вообще жанр подобных "презентаций" пьес, сценических проб в Германии весьма популярен. Конечно, не в больших театральных залах.
Неделя русской драматургии проходила в "Бараке" (созвучие с русским "бараком" случайно), современной белой пристройке к историческому зданию Немецкого театра. Когда театр ремонтировали, здесь был не то гараж, не то складские помещения. Одноэтажное сооружение решили оставить и отдать его молодым режиссерам под экспериментальную сцену. Художественный руководитель Немецкого театра Томас Лангхофф рискнул и дал им карт-бланш на два сезона. Чтения--представления зарубежных пьес стали принципиальной частью амбициозной программы "Бараке".
"Единственное, что осталось: секс и насилие, наркотики и фаст-фуд, долги и любые формы неудовлетворенности",— такой вывод был сделан одним берлинским рецензентом из пьес, представленных здесь английскими драматургами. Сходные мотивы отыщутся и в новой русской драматургии, но если выбирать что-то единственное, что бросается в глаза, это, безусловно, осколки старого советского мифа, обломки большого стиля жизни. Конец государства отцов и собственного детства стал для российских драматургов гораздо большей смысловой и психологической проблемой, чем конец века или даже тысячелетия. Поэтому выяснение отношений с советской мифологией становится важнее и интереснее, чем с общемировой.
До сих пор самым популярным из современных российских драматургов в Германии остается Владимир Сорокин. Настойчивая профанация общепринятых культурных норм, замешанная на приемах соц-арта, проложила ему широкую дорогу на немецкую сцену. Однако комическая "совковая" характерность больше не может претендовать на роль экзотической приманки. Живущий в Берлине Алексей Шипенко делает главной метафорой своей короткой пьесы "Моя родина — СССР", еще не опубликованной в России, но показанной в Берлине, хлеб, купленный за доллары. Но наряженных в зипуны и шапки-ушанки русских немцы всерьез не восприняли. Такая "Россия" здесь уже не проходит.
Выбор современных русских пьес для показа в Немецком театре был обусловлен желанием показать специфику эксцентрического освоения реальности в новых русских пьесах. Нынешняя отечественная драматургия, кажется, задела берлинскую публику острым ощущением неприятия действительности как чужой, отделением человека от повседневной жизни, от рутинного, но все-таки порядка.
Два предпринимателя, герои пьесы Ксении Драгунской "Земля Октября" пытаются привести в порядок свои личные и торговые дела. Для этого им приходится забаррикадироваться в московской квартире и вообразить себя "комиссаром" и "командиром". Безумие реальности, принципиально не складывающейся в цивилизованную картину, становится отправной точкой для многих современных авторов. Приметы настоящего времени, взятые едва ли не с улицы, перемешаны так, что превращаются в галлюцинацию, сумасшедшую и веселую. Если невозможно бежать от жизни, невозможно выделить из нее собственную судьбу, надо купаться в абсурдной житейской несуразности,— как у Ивана Охлобыстина в пьесе "Злодейка, или Крик дельфина". Или, прибегнув к старому как мир способу, театрализовать жизнь, придумать каждому из окружающих роль, и наслаждаться путаницей,— как в сочинении "Сгинь, или Крем для увядающей кожи" Андрея Вишневского.
Удачнее других, впрочем, в Берлине представили Николая Коляду. Режиссер Штефан Шмидтке (кстати, придумавший и организовавший "русскую неделю") не ставил шесть одноактовок из цикла "Хрущевка" как пьесы "о русских". Превосходные актеры Немецкого театра читали-играли их про себя. Эффект отстранения сработал: именно в Берлине стало ясно, что драматург, которого на родине многие по инерции проводят по ведомству "чернухи", давно вышел за рамки правдивого реализма. По сути, он выстроил искусственный мир, и его "хрущевка" стала огромным вымышленным пространством, далеким от банальных житейских бурь. Очевидно, это заколдованное место, над которым не властно время.
Отношение к своему времени и месту, как к заколдованным измерениям, характерно для русского самосознания. "У нас нет современной драматургии",— такое суждение в России сейчас распространено не только среди далеких от театра людей, но и среди заметных режиссеров и актеров, определяющих облик современной российской сцены. Похоже, в Берлине относительно русской драматургии придерживаются иного мнения.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ