Москве неделя началась с "Пиковой дамы" Юрия Любимова, напомнившей о том, что искусство есть прежде всего зрелище (огромные переворачивающиеся карточные столы в исполнении сценографа Давида Боровского — главное, что остается в памяти); но и о том, что зрелища эти катастрофически стареют, особенно если не были увидены вовремя. Поэтому сейчас культура так стремится фиксировать время создания, пришпиливать произведение к современности. Этому и служат фестивали — кино-, театральные, а также художественные, главным из которых и является Венецианская биеннале, открывшаяся на этой неделе в 47-й раз.
Биеннале в самом деле уже трудно отличить от кинофестиваля — сами термины "звезда" и "мировая премьера", которыми теперь обозначают художников и вернисажи, говорят о многом. Во французском павильоне в этом году устроена настоящая телестудия (больше, правда, напоминающая юрту с разложенными в ней экзотическими предметами). В ней в прямом эфире снимаются ток-шоу с художниками, кураторами, трансвеститами и прочими типичными героями голубого экрана, а затем демонстрируются в записи на многочисленных телевизорах. Помимо этого, в программе (она напечатана как настоящая телепрограмма) имеются также новости и даже метеосводка. Авторы проекта — вездесущий молодой художник Фабрис Ибер и целая стайка не менее модных кураторов.
Другие художники обращаются не к пара-телевидению, а к собственно кино и видео — не без воздействия рекламных клипов. Пипилотти Рист, законодательница видеомоды, показала на сей раз не мелькание цветов и тел, а их несколько необычное сопряжение: героиня в том состоянии эйфории, в котором обычно находятся персонажи клипов, пробегает по улице, увесистым экзотическим цветком разбивая окна припаркованных машин, а проходящий мимо полицейский отдает ей честь. Замедленный темп, музыка и те же цветы в их природном окружении на втором экране дополняют картину, иронизирующую как над красотой, так и над насилием.
Другой заметный — и еще более смешной — фильм Биеннале демонстрируется в канадском павильоне и сделан известным интеллектуалом Родни Грэмом. Его можно было бы сравнить с Вуди Алленом, поскольку герои его произведений — это обычно невротики, измученные фрейдистскими категориями и вовлеченные в вечно повторяющиеся ситуации. В фильме Грэма англичанин, одетый в костюм XVIII века и похожий на Робинзона (в его роли сам художник) лежит под пальмой на необитаемом острове, то входя в забытье, то выходя из него; на лбу его зияет кровавая рана. В конце фильма мы понимаем ее происхождение: на минуту придя в сознание, герой с трудом поднимается и начинает механически трясти пальму, вожделея кокосового ореха; орех эффектно падает (см. рекламу батончика "Баунти") прямо ему в лоб, после чего герой отправляется на прежнее место. Бессмысленная повторяемость и тавтология — одна из центральных тем современной культуры, о которой, разумеется, тут и идет речь.
К своего рода "кино-рассказу" прибегают и художники, работающие в других жанрах. В фотографии, например, как Трейси Мофатт: она соединяет подчеркнуто плохие, бедные (в стиле старого "Огонька") цветные репродукции снимков из жизни бедных же и цветных же подростков — с краткими психоаналитическими "диагнозами" их детских проблем. Или, например, в инсталляции, как это сделал известный американский художник Хаим Стейнбах: обычно он просто выставляет предметы на полках, обращаясь к вечной теме американского консюмеризма, но на сей раз включил в свой "магазин" и телевизор — с фильмом одной художницы японского происхождения, рассказывающем о судьбах японских женщин.
Инсталляции, воспользовавшись уроками кино, погружают зрителя в свою атмосферу. Иногда буквально, овевая его огромными движущимися занавесами, похожими на вздымающиеся юбки — в работе американки Энн Хэмильтон, или осыпая белыми "лепестками сакуры", как в новой инсталляции Кабакова "Мы были в Киото". Это, конечно, означает "И я был в Аркадии" и апеллирует к тому чувству легкости бытия, вечного праздника и абсолютного счастья, которое всегда охватывает людей, приехавших на Биеннале в самые первые дни ее работы, — когда все порхают от вернисажа к вернисажу, от палаццо к палаццо, от коктейля к коктейлю, не выходя ни на секунду из великолепного венецианского пейзажа и из Искусства как такового.
Скульптор Хуан Муньос впускает зрителя в круг своих героев — низкорослых китайцев в серых костюмах. Мы подходим к ним сзади, и кажется, что они смотрят в зарешеченное окно — несчастные узники; но, обойдя круг и взглянув им в лицо, мы обнаруживаем, что все они смеются — широко, весело, зло и зловеще. Монтажный эффект налицо.
Наконец, перформанс как жанр тоже сегодня предлагает зрелище кинематографического — даже не театрального — свойства, недаром он и сочетается с видео (причины этого отчасти практические — художник не будет выступать лично в течение всей выставки, а что-то должно ведь остаться в экспозиции). Так, главным событием нынешней Биеннале явится — что уже абсолютно ясно — очень сильный перформанс Марины Абрамович (художницы югославского происхождения) "Балканское барокко". Действие происходит в темном и душном подвале, где автор в белом платье безумной Офелии, напевая какую-то песенку, тряпкой моет окровавленные кости животных (их целая груда). В этот момент с экрана женщина в белом халате подробно рассказывает о самом эффективном методе убийства крыс — рассказ похож одновременно на притчу и на диссертацию. Метод состоит в том, чтобы хитроумно заставить крыс перегрызть друг друга. Еще на двух экранах — отец и мать художницы, которые попеременно то закрывают лицо руками, то приставляют пистолет к виску. Экранная часть заканчивается зажигательным балканским танцем, который исполняет опять-таки сама Абрамович.
Читатель уже мог заметить, что пересказывать подобного рода произведения — занятие довольно неблагодарное, как и пересказывать фильмы, с той еще разницей, что фильмы можно будет в конце концов увидеть в кино или на кассете. Слабая сторона современного искусства, которое семимильными шагами пошло в сторону кино — еще не продуманный способ дистрибуции, который требует обязательно "быть там" (о чем и работа Кабакова).
Подобные вещи надо переживать изнутри — репродуцировать их практически невозможно, возможен только словесный отчет. Для нас все это проблема во много раз более трагическая — если Энн Хэмильтон, например, хоть раз выставлялась в нашей стране (в прошлом году на выставке "Вдоль границ" в Петербурге, единственной выставке западных инсталляций в России вообще!), то Кабаков со своими новыми инсталляциями — никогда. Отсюда и совершенно фантастические, не соответствующие никакой реальности интерпретации его творчества.
От зрителя для восприятия такого искусства, конечно, требуется определенная перестройка сознания, — но не такая радикальная, как кажется, поскольку легкость, остроумие, игра и одновременно "краткий укол трагедии" хорошо знакомы и понятны ему по языку рекламы, так что все разговоры о том, что "наш зритель" к чему-то такому якобы не готов, кажутся мне абсолютно беспочвенными. Инсталляции и перформансы — жанр самый доступный, самый ясный и в наименьшей степени при этом нравоучительный.
О призах, которые будут вручены на Биеннале в воскресенье, о других национальных павильонах и других выставках — в следующий раз.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ