Постепенная нормализация отношений между Россией и Японией создает предпосылки для более объективной оценки очень запутанных и противоречивых связей между двумя странами. Примером таких связей может служить деятельность японского дипломата и предпринимателя Чиуне Сугихары. Летом 1940 года он был консулом Японии в Литве и спас жизни 10 тысячам жертв гитлеровских репрессий (в основном евреям), которых он переплавлял через СССР в Китай.
Питомец Белой гвардии
Чиуне Сугихара принадлежал к одному из знатных японских кланов. Уже в раннем детстве родители и воспитатели стали муштровать его в соответствии со специфическим кодексом самурайских качеств и добродетелей. Впрочем, они не слишком преуспели. Сугихара рос упрямым и своевольным мальчиком. Со временем эти качества преобразились в самостоятельность мышления, умение принимать и реализовывать собственные решения и личное мужество. В 17 лет юноша (вообще говоря, совсем не по-самурайски) разругался с отцом и отказался изучать медицину в университете. Уже в раннем детстве у талантливого мальчика выявились наклонности к лингвистике и другим гуманитарным наукам, в том числе большие способности к иностранным языкам. Однако учиться в университете без родительской поддержки тогда было совершенно невозможно. Сугихаре повезло. Ему удалось получить стипендию министерства иностранных дел, которая обозначила начало его стремительной дипломатической карьеры.
Он учился в небезызвестном Гакуинском университете в маньчжурском Харбине. Это сейчас Харбин стал вполне обыкновенным китайским городом. А в двадцатые-тридцатые годы эта расположенная недалеко от границы СССР маньчжурская метрополия была цветущим космополитичным центром на стыке китайской, русской, японской и корейской культур. Русских в Харбине было очень много. Здесь до сих пор сохранились целые районы со специфически русской архитектурой. Здесь же действует и единственная в теперешней КНР православная церковь. В двадцатые годы Харбин был своеобразной опорной базой русской эмиграции — прежде всего белогвардейской. Многие царские офицеры из разгромленных большевиками в Сибири и на Дальнем Востоке отрядов осели в Харбине, где готовили разнообразные и замысловатые "акции возмездия". Для становящихся все более агрессивными японцев белогвардейцы были естественными партнерами в борьбе против Москвы и Владивостока. Впрочем, ни русские, ни японцы друг другу не доверяли. У русских слишком свежи были воспоминания о позорном поражении Российской империи в японской войне. А японских дипломатов и офицеров мало волновала "православная идея" белогвардейцев, они стремились использовать русских эмигрантов в собственных, сугубо азиатских целях.
Несчастная любовь
Как бы то ни было, для Сугихары жизнь в тогдашнем Харбине была пределом юношеских мечтаний. В университете он активно изучал не только японскую и китайскую филологию, но и русский язык. Россией и ее культурой он интересовался всю жизнь и не только грамотно писал, но и говорил практически без акцента. Более того: знавшие его близко люди говорили, что даже русский менталитет ему со временем стал намного ближе, чем исконная японская культурная традиция. Вообще говоря, такие процессы достаточно часто происходят в мировоззрении настоящих филологов и полиглотов. Нередко они развиваются после определенных душевных потрясений, сильно изменяющих психику. Наиболее действенным фактором часто является и самый тривиальный — любовь.
Сугихара-сан влюбился в Харбине в белорусскую девушку по имени Клавдия. В прошлом году в Нью-Йорке историк именитого Гарвардского университета Хиллел Ливайн опубликовал книгу о Сугихаре. Ему удалось отыскать Клавдию в одном из австралийских домов для престарелых и расспросить ее. Три года назад ей было 93 года, но она сохранила ясность сознания и охотно рассказывала о своем японском муже. Нельзя сказать, чтобы она отвечала ему большой взаимностью. Судя по всему, для девушки это был вынужденный брак и она так и не смогла преодолеть внутреннюю антипатию к японцам, которая была распространена среди тогдашних белоэмигрантов. Во всяком случае, она очень не хотела иметь детей (в отличие от Сугихары). Через 10 лет брака Клавдия, по всей видимости, достигла чего хотела и добилась от Сугихары развода. В беседах с Ливайном она отзывалась о муже с большим уважением, но не могла рассказать о нем ничего особенного. Как человек он явно интересовал ее мало, она не пыталась преодолеть его благовоспитанную самурайскую сдержанность и замкнутость. Главным воспоминанием не слишком политически корректной миссис Клавдии было то, что Сугихара "всегда со всеми был миролюбив и приветлив — и с людьми, и с животными, и с евреями, и с неевреями".
Противоречивые отношения с русскими были характерны и для всей дальнейшей жизни Сугихары. Его дипломатическая карьера началась в марионеточном японском государстве Маньчжоу-го. Он быстро добился успеха в маньчжурском министерстве иностранных дел, где он, судя по всему, подвизался не только и не столько как чиновник, сколько как шпион. На кого именно работал в середине тридцатых годов полиглот Сугихара — сказать трудно. В 1934 году он вдруг неожиданно подал в отставку с одного из самых высоких постов в министерстве. Официальная версия гласит, что он ушел в знак протеста против репрессий японских колонизаторов против местного населения — прежде всего китайцев (но, надо полагать, и против русских). Неофициальная интерпретация решительного поступка господина дипломата сводится к слуху, что он был двойным японско-советским шпионом (другой вариант: японцы боялись, что его скоро завербуют советские агенты). Сугихара был отозван в Токио.
После войны российским симпатиям Сугихары уже почти ничто не мешало. Начиная с 1960 года и почти до самой своей смерти в 1986 году бывший дипломат был директором московского представительства одной из крупных японских торговых фирм. В нелюбимую японскую отчизну он возвращался редко и ненадолго.
Литовская авантюра
После возвращения из Маньчжурии в Токио Сугихара женился вторично, на этот раз честь по чести — на японке. Его вдова Юкико Сугихара жива и несколько лет назад опубликовала мемуары, в которых с японской сдержанностью рассказала о необыкновенной дальнейшей дипломатической судьбе своего странного мужа. В конце тридцатых годов японский МИД решил использовать недюжинные русские познания Сугихары и отправил его на работу сначала в Хельсинки (напомним, что в то время СССР готовился к войне с Финляндией), а затем в тогдашнюю столицу Литвы, город Каунас. В те годы Литву иногда называли "восточноевропейской Швейцарией". Вплоть до 15 июня 1940 года (когда в Литву вошли войска СССР) Литва представлялась "последним островком безопасности" для многих беженцев из Польши и других стран, ставших жертвами германской и советской агрессий. Особенно трудным было положение евреев. Они боялись не только нацистских расовых репрессий, но и обычных в то время на Западной Украине и Восточной Польше большевистских конфискаций и депортаций в Сибирь.
Вообще говоря, в компетенцию господина Сугихары еврейский вопрос не входил никоим образом. Хотя антисемитизм для Японии был нехарактерен, проблемы еврейской диаспоры японцев также интересовали мало, и уж меньше всего власти Токио были расположены вмешиваться в еврейскую политику своих стратегических германских союзников. Основной задачей главы японского консульства Сугихары в расположенном недалеко от тогдашней Восточной Пруссии Каунасе был сбор информации (в том числе конфиденциального характера) о подготовке войны между СССР и Германией.
Однако любознательному полиглоту этого было явно недостаточно. В конце 1939 года он впервые знакомится с евреями. В декабре этого года супруги Сугихара были приглашены одной из местных еврейских семей в гости на праздник ханука. Там консул познакомился с семьей Розенблаттов, бежавших от нацистов из Варшавы. Сугихара был потрясен их рассказом о пережитом антисемитском терроре. Он слушал очень внимательно и допытывался до мельчайших деталей. С одной стороны, как кадровый дипломат (читай: шпион), с другой — из чисто человеческого сострадания и возмущения.
Вскоре еврейские беженцы обратились к нему с просьбами о транзитных визах. На его соответствующий запрос токийские власти ответили очень уклончиво и рекомендовали проявить сдержанность в предоставлении виз. С другой стороны, Токио не запретил Сугихаре этого делать, так как благодаря открытой иммиграционной политике со временем рассчитывал извлечь политические дивиденды в отношениях с США.
Японский список Шиндлера
Слух о том, что японцы дают беженцам выездные визы, мгновенно разлетелся по всей Литве. Перед зданием консульства возникли огромные очереди, в которых теснились не только работоспособные мужчины разных национальностей, но и бедствующие и голодающие старики и женщины с детьми. Сугихара давал визы всем. Поведение японца резко отличалось от политики других консулов — прежде всего американского, который с крайней неохотой предоставлял выездные и транзитные визы даже в рамках определенной администрацией США иммиграционной квоты. "Коммерсантъ-Daily" уже писал об ответственности, которую несут США за холокост. Из-за преступного равнодушия Вашингтона американские консульства в Европе отказались предоставить политическое убежище сотням тысяч еврейских беженцев, многие из которых затем погибли в нацистских концлагерях. Сложно сказать, какими именно мотивами руководствовался Сугихара. Через много лет после войны он со свойственной ему сдержанностью так ответил на этот вопрос: "Насколько мне было известно, в спасении человеческих жизней нет ничего предосудительного". Впрочем, не стоит объяснять поведение самурайского консула лишь спонтанным состраданием. Один из переживших войну еврейских раввинов вспоминает, что Сугихара говорил ему, что стремился доказать, что "Япония является более цивилизованной страной, чем Америка".
Вскоре Сугихара перестал вести визовую отчетность, так что до сих пор не известно точное число людей, которых он спас. По приблизительным подсчетам, их было не меньше десяти тысяч. Обычно он не требовал никаких справок и документов и ежедневно выписывал по двести-триста виз. По тогдашним временам это был настоящий дипломатический подвиг. Не только из-за непредсказуемых политических последствий, но уже и чисто в физическом отношении — потому что консул выписывал визу вручную в соответствии со строгими правилами иероглифической каллиграфии. В своих мемуарах вдова Сугихары вспоминает, что, боясь потерять время, он отказывался от обедов и переставал писать лишь тогда, когда пальцы совсем немели. Жена вынуждена была делать дипломату массаж рук, которые отказывались повиноваться.
Чтобы спасти как можно больше людей, Сугихара умудрился выторговать у советской оккупационной администрации продление срока полномочий своего консульства. Лишь 4 сентября (то есть через два с половиной месяца после оккупации Литвы Красной Армией) Сугихара вынужден был подчиниться приказу Москвы и закрыть консульство. Тем не менее даже после этого он продолжал писать спасительные документы. Говорят, что последние транзитные визы бывший консул выписывал на вокзале в купе поезда, отходящего в Берлин, — и передавал их в окно людям, толпящимся на перроне.
Обладатели спасительных транзитных иероглифов отправлялись в дальний путь через всю Россию и Сибирь до Владивостока, а потом в Китай, куда их направляли японские власти. Большинство беженцев благополучно пережили войну в Шанхае, оккупированном тогда японской армией.
Наказание за добродетель
После Каунаса господин Сугихара работал японским консулом в Праге, Кенигсберге и Бухаресте. В 1947 году дипломатическая карьера Сугихары резко оборвалась. Согласно официальной формулировке, он был уволен из-за сокращений в аппарате МИД. Однако историкам удалось найти свидетелей, которые уверяют, что реальной причиной увольнения был "литовский инцидент с визами". По словам Хироки Сугихары, сына бывшего дипломата, на которого ссылается швейцарская газета Neue Zuercher Zeitung, "для отца увольнение стало тяжелым потрясением, так как он, наоборот, рассчитывал на поощрение, ведь он же действовал во благо Японии". Депрессию Сугихары усугубляли слухи о том, что он якобы получал за визы взятки от богатых евреев. Он был настолько оскорблен этими инсинуациями, что запретил семье и близким вообще затрагивать тему своего пребывания в Восточной Европе.
Лишь в 1968 году (то есть спустя 28 лет после работы в Каунасе!) Сугихара узнал, что его труд был не напрасным и ему действительно удалось кого-то спасти. Во время его очередного краткого возвращения из Москвы в Японию к нему внезапно обратились представители посольства Израиля в Токио. Там Сугихару со слезами на глазах встретил какой-то пожилой человек. В руках он держал истрепанный документ с визой. Выяснилось, что после войны многие спасшиеся беженцы предпринимали попытки найти и отблагодарить Сугихару. Однако на все их запросы японское министерство иностранных дел неизменно отвечало, что ему ничего не известно о консуле по имени Сугихара.
Встреча в посольстве стала переломным моментом в жизни Сугихары. Вскоре он получил приглашение посетить Израиль. В 1969 году ему было присвоено почетное израильское звание Righteous Gentile, а в 1985 году — высшая награда, которой Израиль удостаивает людей, спасавших евреев от холокоста: звание Righteous Among the Nations ("Справедливый среди народов").
Постепенно антибюрократический подвиг Сугихары стал известен и широкой японской общественности. В целом японцы отнеслись к нему положительно. Однако семья Сугихары стала получать и совсем другие письма, авторы которых резко критиковали дипломата за "отсутствие самурайских добродетелей" и даже угрожали ему "расплатой за самоуправство и неповиновение императорскому правительству". Как бы то ни было, по словам Хироки Сугихары, японское правительство до сих пор не пересмотрело отношения к его отцу и не оказывает семье никакой поддержки. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения, так как жизнь Сугихары привлекает все большее внимание общественности многих других стран мира.
ПОЛИНА Ъ-МАКАРОВА