Авторский концерт Виктора Екимовского
Один из самых интересных и парадоксальных мастеров современной академической музыки, композитор-концептуалист Виктор Екимовский представил на проходящем в Москве фестивале "Альтернатива" очередной опыт создания художественного произведения из целой программы собственных художественных произведений. О том, сошлась ли концепция с воплощением или нет, размышляет музыкальный критик ЮЛИЯ Ъ-БЕДЕРОВА.
Авторское название концерта — "Фортепианные и лебединые песни". Первое отделение посвящалось песням фортепианным. Две пьесы — "Лунная соната" (1993) и "Соната с похоронным маршем" (1981), внимательно и вдохновенно исполненные соответственно Михаилом Дубовым и Иваном Соколовым, не могли не оставить самого благоприятного впечатления — красотой замысла и звучания.
Обе сонаты — изящная манипуляция с представлением о том, что любое явление начинает существовать, когда оно названо. Прелесть замысла Екимовского состоит в том, что он не занимается перекодировкой существующего явления, но подставляет под означающее иное означаемое (то есть действует подобно китайцам, подшивающим к известному лейблу глубоко иные по содержанию штаны). "Лунная соната" без "Лунной сонаты" и "Соната с похоронным маршем" без похоронного марша становятся произведениями, выходящими за рамки собственно текста и актуализирующими красивую пустоту между содержанием и кодом. Специфическую трогательность операции сообщает выбор кодов-лейблов — они не только сверхзначимы, но и фольклорны. В обоих случаях профессиональная традиция сошлась с устной. Занимателен уже сам процесс их склеивания. Разъятие же, совершаемое Екимовским, и вовсе упоительно.
Фортепианные песнопения венчали "Посиделки" для двух пианистов (1992) — сочинение в жанре инструментального театра, нещадно эксплуатирующее персонажность пианиста и композитора Ивана Соколова. Последний замечателен уже тем, что сам себе предмет собственного искусства. Но одно дело — собственного, другое дело — чужого. Для Ивана Соколова может быть сочинено бесчисленное множество театрализованных произведений, и все они окажутся похожи совершенно однообразной прелестью. Соколов всегда будет убедителен и трогателен, исполняя грустные "посиделки", роскошные "полежалки" и бравые "постоялки". А Екимовский соскользнул к вторичности, которой чаще всего ему удавалось виртуозно избегать. Кроме того, сочинение уже звучало на прошлой "Альтернативе". А по второму разу — не смешно. "Посиделки" в концепции концерта стали не важным звеном, но милым развлечением. С этого-то момента и начался капустник.
В пору ученичества композитора-концептуалиста в Гнесинском институте капустники там устраивались роскошные. Очевидно, что именно там поселялись и реализовывались самые значимые и актуальные идеи, поскольку в других местах им обретаться было непозволительно. Уважение Екимовского к капустному жанру понятно. Но времена, как известно, изменились, и давно. Теперь и в искусстве все возможно.
Результат парадоксален — свобода художника оборачивается свободой капустника. Умным хохотком на значимые темы. Екимовский заигрался с идеей абсолютной музыки и ее невозможности. Мысль сама по себе добрая, но тавтология придает ей гнетущую тяжеловесность. На прошлой "Альтернативе" "Лебединая песня" была одна; структура оказывалась разомкнутой, объемной, богатой интерпретациями и ассоциациями. Теперь их стало три — "Первая", "Вторая" и "Последняя" — то есть "лебединая лебединая". Екимовский зачем-то досказал недосказанность.
Очевидно, что расшифрованная шутка становится плоской и теряет долю правды. Циклу композитор предпослал ложную программу — дескать, движемся от литературщины к абсолютной чистой музыке. При том, что "Первая" песня — изысканно сумеречный струнный квартет, "Вторая" — занимательная музыка без единой авторской ноты (материал для игры в "конструктор" — последнее незаконченное сочинение Бетховена) с совершенно излишним умирающим дирижером: казалось, это может изобразить только Марк Пекарский, оказалось, что и он не может. А "Последняя" — абсолютно чистый литературный текст, мастерски сделанный в жанре музыковедческого описания и программы одновременно. Екимовский, как обычно, перехитрил всех, только в этот раз — и самого себя тоже.
Автор доказал, что может сочинить не только сериалистский, минималистский или инструментально-театральный текст, но и текст про конец текста. Однако происходящее оказалось игрищами районного масштаба и отдавало кухонным снобизмом. Композитор с блеском указал на невозможность для себя выйти за рамки оппозиций "музыка — не музыка", "кончилась — продолжается". Мастерски проблему обозначил. Над ней изящно поиронизировал. Сложность только в том, что ирония в современном искусстве — скорее стратегия преодоления запрета на прямые значимые действия, технология пробивания защит от реальных и сильных переживаний, нежели способ фиксации защит и, в результате, — отмены самих переживаний. Ирония Екимовского — это ирония над чужой иронией. Если это и самоирония, то лишь как способ избавиться от страданий.