Американцы играют Горького
Американская студия московского Художественного театра показывает на сцене учебного театра Школы-студии МХАТ дипломный спектакль "Ночлежка". Это версия пьесы "На дне", которую осуществил с американскими студентами главный режиссер московского Театра имени Пушкина Юрий Еремин.
Русскую пьесу американцы играют, естественно, по-английски и без синхронного перевода. Знакомого по подобным ситуациям эффекта отчуждения в "Ночлежке" тем не менее не чувствуется. Этот спектакль вообще выгодно отличается от среднего американского студенческого спектакля, каковых за последние годы в Москве было показано немало — энергичное, но донельзя пресное действие в исполнении жизнерадостных и самоуверенных молодых людей. Сидя на таких представлениях, мысленно вручаешь каждому из актеров в одну руку Биг-Мак, в другую — банку Кока-колы. Только тогда действие, все равно, играется ли Стейнбек или Островский, обретает искомую гармонию.
Единственное, пожалуй, что из такого типично американского спектакля узнается в "Ночлежке", так это четкость и аккуратность исполнения. Кажется, что этих актеров воспитывали много лет вместе, приучали друг к другу и к почерку режиссера-педагога. На самом же деле в студии, созданной совместными усилиями мхатовской школы-студии и театрального факультета университета Карнеги-Мелон в Питтсбурге, учатся всего лишь год. Правда, очень интенсивно.
По словам одного из руководителей курса, Александра Попова (помимо него студией руководят Олег Табаков, Анатолий Смелянский и Элизабет Орион), учебный план столь напряжен, что студенты занимаются ежедневно с утра до глубокой ночи. Осенью занятия проходят в Америке, куда приезжают преподаватели из Москвы. А весну актеры проводят в России, где показывают два-три дипломных спектакля (в этом году кроме "На дне" это еще "Падение Трои" и чеховские водевили). После чего им вручают дипломы российского театрального вуза. Таких "русских" выпускников в Штатах за два года образовалось уже тридцать шесть душ. На нынешнем курсе учатся еще девятнадцать аспирантов.
Настоящий экзамен, правда, их ждет не в Москве, а на родине. По возвращении в Америку студия устраивает в Нью-Йорке показ, на который собираются представители десятков актерских агентств. Выпускники русской мастерской как правило пользуются спросом. Имя Станиславского и его метод еще со времен мхатовских гастролей 20-х годов обладают для американского театра магической силой.
В поведении горьковских персонажей для американцев скорее всего тоже есть влекущая к себе тайна. Сочувствие к социальным пораженцам, философская дерзость босяков и презрение к "правильному" устройству жизни — грубоватые романтические мотивы, столь свойственные (как полагаем мы) русскому сознанию и столь чуждые (в чем мы тоже уверены) сознанию американскому.
Нетрудно догадаться, что в спектакле немало наивного, замешанного на ученической старательности. И тем не менее удивление, любопытство заморских "мхатовцев на сезон" и их свобода от приросших к "На дне" исполнительских штампов, сложившись с режиссерским замыслом Юрия Еремина, дали в сумме серьезный, "мхатовский" спектакль, играемый через стену от "настоящего" МХАТа, который путается в попытках с толком распорядиться вековым грузом своей традиции.
Заблудшие ночлежники в спектакле Еремина преисполнены жизненных сил. Но вместе с тем — и режиссер настойчив в этой ассоциации — напоминают метерлинковских слепых, лишившихся поводыря и в снах-наваждениях мечтающих о его приходе.
Естественно, ночлежка перемешала быт начала столетия и приметы современной цивилизации. Среда, в которой обитают персонажи, похожа на Ноев ковчег не только эпох, но и народов: слесаря Клеща и его умирающую жену играют чернокожие (Джейсон Карвелл и Кэтрин Смит). Жгучий брюнет Васька Пепел (Карлос Оризондо), судя по всему, латиноамериканец. А горьковский Татарин назван "шейхом" и прямо на подмостках совершает намаз.
Если настроиться на этот мотив, то в Актере можно угадать семитские черты, а в Торговке — юго-восточно-азиатские. На слух кажется, что и по-английски все они говорят с разным акцентом. Странник Лука (Стив Ианначоне) в этой интернациональной компании самый русский: он появляется в шинели, ушанке и время от времени вставляет в разговор русские слова.
Играет он, однако, поперек нашей сценической привычки. Неназойливый, хорошо воспитанный, с честными светлыми глазами и правильными поступками, он не похож на обычного старика-хитрована. Потому нет и привычного противопоставления Луки с Сатиным. Лукавый утешитель или гневный самородок-бунтарь, не нуждающийся в иллюзиях? Американцы, должно быть, подобной дилеммы и не поняли бы. Не случайно странник прощаясь, по-братски обнимет своего, как учили нас в школе, оппонента. Артистичный, нервный Сатин Джея О`Берски вовсе не богоборец, а такой же сосредоточенный богоискатель, как и Лука. Человек! — это звучит смешно и беспомощно, если в алкогольном угаре грозить проклятием небесам. Но может звучать вправду гордо, если осознать свое место в круговороте жизни, где есть место и мистическим озарениям, и искренним радостям.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ