Завтра Столетие Эдуарда Тиссе

100 лет со дня рождения Эдуарда Тиссэ

       Завтра исполняется сто лет со дня рождения великого оператора Эдуарда Казимировича Тиссэ. Камера Тиссэ запечатлела шедевры Сергея Эйзенштейна "Броненосец 'Потемкин'", "Октябрь", "Да здравствует Мексика!", "Александр Невский", "Иван Грозный" и трагически утерянный "Бежин луг". В свое время за фильм о Мексике международная профессиональная гильдия назвала Тиссэ лучшим оператором мира.
Накануне юбилея корреспондент Ъ беседует с директором Музея кино НАУМОМ КЛЕЙМАНОМ.
       
       — По происхождению он был литовцем, хотя родился в Латвии, в Лиепае. Его настоящая фамилия Николайтис. А Тиссэ — это псевдоним, образованный из окончания фамилии — "тис" — и первой буквы имени — "э". А удвоение "с", вероятно, для благозвучия.
       Одно время его принимали за немца, одно время — за шведа. Попытки некоторых исследователей привязать его эстетически к Скандинавии на том основании, что у него, наверное, были шведские предки, — это скорее образ, чем реальность. Но то, что он тяготел к урокам скандинавской операторской школы, предпочитавшей натурные съемки и более графическое изображение, чем живописное, — это безусловно.
       Происхождение Тиссэ как оператора идет от хроникальных съемок, а не от павильонов и не от фотографии. Большинство наших дореволюционных операторов пришло из фотографии, а режиссеров — из театра. Второе поколение было уже из хроники. Хронику Тиссэ начал снимать еще в 1910-е годы.
       Вы знаете, он был один из первых, кто запечатлел начало первой мировой войны. Ему случайно удалось снять появление немецких кораблей у побережья Прибалтики. Так, находясь на пляже летом 14-го года, он, будучи еще совсем юным, снял первые выстрелы войны.
       Потом он снимал хронику на протяжении нескольких лет, включая гражданскую войну, и это выработало в нем несколько очень существенных качеств, создавших его личный стиль.
       
       — Вот как это описывает наш старейший актер, режиссер и звукооператор Оболенский — со свойственным ему шармом бывшего лагерника. "Снимали на фронте. У солдат настроение ...ватое, а Кулешову и Тиссэ их надо снимать. И этот латыш Эдуард говорит им: 'Вставайте, я снимать вас приехал, а вы лежите'. Идет пулеметная пальба, а эти двое поднимают в атаку: Кулешов с маузером, а Тиссэ с треножкой — стрелять он не может, он снимает".
       — Тиссэ не был красным латышским стрелком, который творил революцию с камерой вместо винтовки. Он был человеком необыкновенного мужества и, как все фанатики раннего кино, ради кадра мог пожертвовать жизнью. Я не знаю случая, чтобы он "комиссарил"...
       Когда его представили Эйзенштейну, тогда еще театральному режиссеру, Тиссэ пришел на спектакль "На всякого мудреца довольно простоты", в котором Григорий Александров по проволоке через весь зал уходил на балкон, как бы "в эмиграцию" (действие спектакля было перенесено в двадцатые годы). Как раз на этом спектакле трос оборвался, Александров упал в проход, к счастью без повреждений, а трос разбил пустой стул рядом с Тиссэ. Тиссэ даже не вздрогнул.
       А уже через два года они снимали на крейсере "12 Апостолов", который был слегка загримирован под "Потемкин". На этом крейсере находился склад мин, и малейшее неосторожное движение могло взорвать весь этот "броненосец" вместе с людьми. Тиссэ не просто снимал массовые сцены, он выбирал самые рискованные точки, забирался на башни, снимал с оружейных стволов, чтобы получить необходимый ракурс, рискуя сорваться и вызвать детонацию. Он был абсолютно бесстрашен.
       На фронте, снимая хронику, Тиссэ, в силу условий своей работы, был лишен фильтров, всевозможных сеточек и других приспособлений, которые преображают действительность. Это привило ему навсегда вкус к замечательным возможностям самой камеры и линзы. Например, короткофокусным объективом он стал пользоваться задолго до Орсона Уэллса и Грегга Толанда.
       
       — Тиссэ прошел с Эйзенштейном весь путь и в какой-то степени разделил его судьбу с трагедией запретов и потерь. Был ли Тиссэ под непосредственной угрозой со стороны власти, как Сергей Михайлович?
       — Оператор никогда не воспринимался как идеологическая фигура. В отличие от режиссера. Поэтому те беды, которые грозили Эйзенштейну после "Бежина луга" и после второй серии "Ивана Грозного", непосредственно Тиссэ не коснулись.
       Только однажды ему грозила опасность — дело в том, что по паспорту, выданному в 20-е годы, он был немцем. То ли это была ошибка, то ли тогда нравилось быть немцем... Во всяком случае такая запись существовала, и в 1941-м возникла опасность. Так что друзьям Тиссэ пришлось приложить усилия, чтобы, во-первых, остановить высылку, а во-вторых, объяснить, что он не немец...
       
       — Иногда в сознании происходит определенное наложение фигур Тиссэ и Эйзенштейна. Известно высказывание одноглазого Джона Форда, когда Питер Богданович заставил его посмотреть "Ивана Грозного". Форд спросил: "Так кто, вы говорите, был Эйзенштейн — оператор (pure cameraman)?"
       — То, что Форд выразил на "американском языке", не более чем бытовые толки, будто вообще все делал Тиссэ, а Эйзенштейн этим только пользовался. Есть такое странное мнение. Его легко опровергнуть. Известно, что Тиссэ работал без Эйзенштейна (когда снимал для Довженко "Аэроград"), а Эйзенштейн без Тиссэ (когда снимал с Москвиным).
       Человеческая заслуга Тиссэ состоит в том, что он сразу поверил в Эйзенштейна. С первыми своими съемками в "Стачке" режиссер, будучи незнакомым с кино и не имея кинообразования, не смог справиться, потерялся от новой технологии. Дебютант всегда совершает ошибки. Руководство Первой фабрики Госкино было обескуражено, а Тиссэ дал подписку: Эйзенштейн — талантливый человек, и он, Тиссэ, гарантирует, что тот быстро научится.
       
— Своего рода пропуск на талант.
       — Да. Кроме того, нельзя забывать, что Эйзенштейн относится к режиссерам визуального характера. Я могу понять, почему Форд так сказал — потому что ключ воздействия фильмов Эйзенштейна лежит не в драматическом действии и не в игре актеров, а именно в визуальной образности.
       Существует предание о знаменитом "миллиметре Тиссэ". Эйзенштейн ставил кадр, будучи живописцем, вернее, графиком, и, конечно, он многое определял в композиции и мизансцене, а дальше высшая операторская школа чуть подправляла угол, чуть передвигала камеру и доводила все до нужного блеска, до кристаллизации. Можно сказать, что Тиссэ обладал этим даром кристаллизатора.
       
       — В 1929 году в Швейцарии во время европейского турне Эдуард Тиссэ впервые оказался режиссером. Причем он внес свой вклад в обсуждение общеевропейской проблематики — борьбы за легализацию абортов. Его фильм "Женская беда — женское счастье" вы показываете в юбилейный вечер в Музее кино.
       — Думаю, желание попробовать себя в режиссуре появилось у Тиссэ довольно рано, если еще учесть, что в хронике он был сам себе режиссер. Плюс ко всему у Эйзенштейна был фатер-комплекс: всех своих друзей, ассистентов по "Потемкину", он выводил в режиссеры.
       Эйзенштейн якобы в Цюрихе срежиссировал и поставил один эпизод "Женской беды...". Но в общем, всю эту картину Тиссэ сделал самостоятельно — как оператор, режиссер и сосценарист.
       Эта очень острая тема волновала европейскую общественность еще с 10-х годов и волнует до сих пор. Швейцария была единственной страной, которая рискнула сделать подобный фильм. Причем именно с нашими кинематографистами, потому что в Советском Союзе аборт был легализован.
       
— Кого вы можете назвать среди прямых наследников Тиссэ?
       — Я не отношусь к людям, которые считают, что должны быть прямые наследники. Думаю, что Тиссэ вошел в мировое кино, растворившись и вступая в химические реакции со всеми другими тенденциями и открытиями в кино. Там, где художник сталкивается с задачами графизма, глубины композиции или столкновения черного и белого, он, естественно, учится у Тиссэ.
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...