Виктор Черномырдин назвал взрыв памятника Николаю II "бессмысленным вандализмом", однако поиски смысла в этом вандализме все еще не прекращены. Взрыв в Риме какого-нибудь памятника Виктору Эммануилу действительно был бы актом вандализма, столь же странным, как возложение цветов к египетской пирамиде. Но в России действия, совершаемые с позиции некой, хоть и неизвестной, власти, всегда воспринимаются как имеющие смысл, только еще не постигнутый. Все, в гегелевском понимании, "снятия" — чиновников или памятников, вообще всякие кадровые перестановки, как радикальные (заказные убийства и переплавки), так и менее радикальные (перемещения на другую работу) становятся предметом гаданий об их смысле, и в умах складываются причудливые причинно-следственные связи.
Один из петербургских памятников Петру украшен, как известно, надписью "Прадеду — правнук". Эти слова могли бы ныне быть начертаны на пустом постаменте в селе Тайнинском: тамошний Николай II ценой собственной жизни, кажется, спас жизнь церетелиевскому Петру. На этой неделе инициатор референдума об этом памятнике галерист Марат Гельман отказался от своей инициативы как раз под впечатлением учиненного в Тайнинском. "Проблему нельзя поднимать до тех пор, пока в стране не перестанут взрывать памятники из политических побуждений", — сказал Гельман. Ответственность за решение может, по его мнению, взять на себя только мэр, а не комиссия. Если бы мэром был Гельман, то он, по его словам, прибег бы к следующей фигуре речи: да, совершена ошибка, но сейчас сносить памятник было бы еще большей ошибкой, так что давайте отложим этот вопрос и вернемся к нему через год.
Надстройка в России всегда была важнее базиса, но такого взрыва (невольный каламбур) символического отношения к монументам, какой имеет место уже несколько лет, история человечества давно не знала. Москва сейчас — самый художественный город мира: нигде вопросы искусства не обсуждаются с такой запальчивостью. Символическое отношение переходит в магическое. Наиболее болезненно воспринимающая иконы власти часть населения кричит "Ужо тебе!"; другая часть, более властобоязненная и суеверная, опасается, как бы из того не вышло чего дурного. Телеведущие в своей риторике перестают различать скульптуру и ее объект, клеймя хулиганство как цареубийство. ОРТ на прошедшей неделе показало еще и репортаж из болгарского города Пловдива, где собираются демонтировать памятник советскому воину, известный под названием "Алеша". Автор репортажа с гневом говорил о страданиях Алеши, довершив свой совершенно сюрреалистический сюжет кадрами потеков кровавой краски на теле памятника.
Собственно, в том же контексте следует воспринимать и пока затихшую битву за тело Патрокла, то есть Ленина: его набальзамированные останки есть точно такой же памятник, только горизонтальный и куда более авангардистский, а закапывание этого памятника в землю (чего применительно к Петру или, скажем, Дзержинскому, кажется, никто еще не предлагал) было бы и вовсе гениальным экспозиционным решением. Во всяком случае, все самое интересное, что было сделано в российской культуре последних лет, относится к образам власти и реакции на них, — тут и артефакт храма Христа, и памятник Жукову, и фотографии Игоря Мухина об этом и других памятниках, и новая пьеса Владимира Сорокина, где герои-невротики безуспешно борются с властью отцов, и поэзия Дмитрия Александровича Пригова с его образами "суперэго", и бренеровский жест вандализма против Малевича, и человек-собака Олег Кулик.
Дело здесь, видимо, в том, что со времен Сталина русская культура образами власти не занималась (официальное искусство было сенильным и расслабленным, а неофициальное тематизировало скорее свою тайную свободу, нежели давление сверху), но образы эти для нашего поствизантийского менталитета более чем важны, оттого и расцвели вновь с утроенной силой. При этом вы могли заметить, что я упомянула в одном ряду как образы, принадлежащие власти (храм и памятники, не имеющие авторов, как бы ни хотелось Клыкову и Церетели думать иначе), так и образы, реагирующие на власть (Бренер и прочие). Мне кажется, мы сейчас не можем определенно говорить о "властном" — официальном — и "свободном" — диссидентском — искусстве, как это было в брежневские годы: держава власти бесхозна, переходит из рук в руки и хоть на мгновение ее может ухватить каждый. И художник, и политик занимаются сегодня этим "улавливанием власти" — политик для того, чтобы ею воспользоваться, художник для того, чтобы показать колоссальное напряжение человека, поймавшего тяжелую власть на секунду и боящегося ее потерять. В этом смысле господа Церетели и Клыков, конечно, политики, а не художники, как и Марат Гельман, который художником и не притворяется.
Зураб Церетели, будучи вице-президентом Академии художеств, на этой неделе попытался сподвигнуть эту организацию на то, чтобы выразить протест в отношении варварского уничтожения памятника Николаю. Вообще говоря, тухловатый стиль клыковской скульптуры должен был бы гораздо больше импонировать эстетическим реакционерам из Академии, чем аляповато-разухабистая манера Церетели, которая им должна казаться слишком смелой. Академики, однако, не размениваются на художественные тонкости и сурово клеймят как коллегу Церетели, так и коллегу Клыкова как выскочек и политиканов более успешных, чем сами академики, в отсутствие Политбюро оказавшиеся не у дел. Поэтому академики письмо писать отказались и вместо этого занялись кулуарными предположениями о причастности к взрыву то ли одного, то ли другого ваятеля.
Предполагаемый мотив подозреваемого Церетели — желание повернуть общественное мнение против разрушения памятников (это действительно произошло). Предполагаемый мотив подозреваемого Клыкова — желание поставить свой памятник на сей раз законно (в Тайнинском он был воздвигнут без всякого разрешения местных властей, методом "самостроя") и из бронзы, а не из листовой меди, как раньше. Если Клыкову эта задача удастся, это может породить слухи о сговоре между двумя вечными соперниками. (Существует, правда, и третья версия: на памятник императору поднялась рука неизвестного читателя радикальной газеты "Бумбараш", в которой в прошлом году были опубликованы подробные инструкции, как организовать тот или иной взрыв.)
Академикам до галериста Гельмана дела, разумеется, нет, зато предположениями по поводу его выгоды в данной истории занялись актуальные художественные круги. То, что Гельман под благовидным предлогом отказался от своей собственной идеи, наводит, конечно, на мысль о совершившейся тайной сделке, ради которой все и затевалось. Действительно, с самого начала создание комиссии означало отказ Гельмана от идеи референдума в расчете на получение художественных заказов по оформлению офисов или московских улиц для художников своей галереи. Это значит — художников актуального искусства, которые по старой советской памяти в мэрии проходят по статье "молодые" и действительно без помощи Гельмана вряд ли получат хоть какую-то государственную поддержку...
Идущие дальше всего в своих предположениях гадают, а не имела ли место сделка не только с Лужковым, но и с самим Церетели. Честно говоря, мир актуального искусства уже несколько раз стыдливо пытался привлечь его на свою сторону, если не сказать — привлечь себя на его сторону. Речь шла о том, чтобы подружиться, как когда-то со Щелоковым или Андроповым, и даже присоседиться, поскольку Церетели в отличие от актуальных московских художников и собирателей коллекций имеет все шансы получить здание под музей. О том, что же в конце концов удалось Гельману, можно будет судить через некоторое время.
Интересно во всяком случае то, что предположения, что Гельман извлек какую-то выгоду из всей этой истории, исключают версию о финансировании его демарша Чубайсом (такая версия тоже есть, на первых порах ее сгоряча высказал даже сам мэр). С исполнителем сделок не заключают — согласно законам того властно-коммерческо-криминально-художественного мира, внутри которого происходит вся эта история.
Итак, идет увлекательный матч. Гельман уже получил неизвестно что, но явно что-то крупное. Церетели, по неподтвержденным данным — официальное назначение руководителем работ на Манежной площади, которые по его указанию приостановились (раньше он таким руководителем не назывался). Клыков же, видимо, может рассчитывать на бронзу.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ