Представь себе ребенка

Девочке десять месяцев. У нее очень сложный порок сердца: магистральные сосуды перепутаны местами, сердце однокамерное, внутренние органы лежат зеркально, сердце справа, печень слева… Первую операцию на сердце девочке сделали на седьмой день жизни. Вторую операцию — в пятимесячном возрасте, уже в Германии. Чтобы скорректировать порок, девочке предстоят еще как минимум две операции. ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН рассказывает про Дашу писателю ВИКТОРУ ШЕНДЕРОВИЧУ.

— Порок сердца девочке диагностировали еще до рождения. На 21-й неделе беременности Дашиной маме предложили операцию по разрушению плода. Женщина отказалась: говорит, «не смогла». Как ты к этому относишься? Как к подвигу, когда заведомо тяжелобольного ребенка мать берется спасать и лечить? Или как к дикости, когда не ребенка еще вовсе, а эмбрион, рыбешку фактически внутри себя женщина уже считает человеком?

— В том то и дело, что для нее это уже был человек. Монтень говорил: «Нас мучают не вещи, а наши представления о них». Ты задал провокативный вопрос, я понимаю. Но поставь себя на место этой женщины. Одно из определений интеллигентного человека — это человек, который может поставить себя на место другого. Это мы с тобой, люди, не способные забеременеть, можем дистанцироваться, представить себе плод бессмысленным кусочком материи, рыбешкой, как ты сказал. А для женщины — это уже ребенок. И стало быть, операция по разрушению плода была бы, с ее точки зрения, убийством. И она права, разумеется. И если мы нормальные люди, мы должны быть в состоянии представить себе, что есть какие-то вещи, которые нам кажутся предрассудками, а для кого-то они — абсолютные истины.

— Девочке сделали первую операцию на сердце на седьмой день жизни. Операция осложнилась инфекционными и грибковыми заболеваниями. Ты понимаешь, что это значит? Это просто грязь. Недостаток ухода. Плохая вентиляция в больнице… Я хочу спросить, какого черта мы умеем оперировать сердце семидневному младенцу, но не умеем отмыть пол от грязи и отчистить стены от плесени?

— Это парадокс Гагарина, который летит в космос при неотмененном крепостном праве. У крестьян не было паспортов, а атомная бомба уже была, и спутник уже летал. Опасно уходить в разговоры о национальной ментальности. Люди разные. И профессор Преображенский, и Шариков — это русские люди. Но если в целом, то такова наша ментальность. Мы на подвиг способны, а на ежедневную гигиену — нет. Назло шведу построить в болотах прекрасный город мы можем, а не харкать на улицах нам не кажется важным. Подковать блоху можем, а не чистить ружья толченым кирпичом не можем. Потрясающие золотые руки есть, и на подвиг мы нацелены, а дальше нам скучно. Нам скучно вымыть пол, скучно пользоваться носовыми платками. Люди в России рождаются для подвига, к сожалению, а не для жизни.

— Когда Дашу с мамой выписывали, им предложили сложный, поэтапный план дальнейших операций. Но кто-то из врачей по секрету посоветовал в российских больницах больше не лечиться, а обратиться в Берлин. Он кто этот врач: предатель, паникер или герой?

— Геройства тут особого нет. Предательства я тоже не вижу. Многие люди, если у них есть малейшая материальная возможность, едут лечиться в Германию именно потому, что там не только оперируют, но и моют полы. Доктор просто участник тайного заговора, в котором мы все находимся. Это тоже российская ментальность. Продавщица в магазине говорит мне, понижая голос: «Не берите эту рыбу, она несвежая». Я не думаю, что в Германии продавец хоть когда-нибудь посоветует мне не покупать то, что он продает. Немец, если ему не нравится компания, на которую он работает, станет искать новую работу, а если ему не нравится государство, в котором он живет, станет менять государство. А мы приспосабливаемся, избегаем встреч с государством и корпорациями, которые оно создало, включая медицинские. Мы все в тайном заговоре против государства. И доктор этот — нормальный русский человек, который проникся симпатией не к корпорации своей, а к девочке и ее маме.

— Первый этап коррекции, операцию Гленна, девочке в Берлине уже сделали. Это стоило €40 тыс. Половину суммы набрали родители, их родственники и друзья. Вторую половину — немецкий благотворительный фонд Ein Herz fuer Kinder. Зачем, по-твоему, немцы собирают деньги на лечение русских детей?

— Можно говорить о правилах неких, о том, что принято делать и что не принято. Можно говорить, что благотворительность в развитых обществах — это норма социального поведения. Но все равно дело все в людях. Если есть в Германии фонд, который собирает деньги на операции детям из России или детям из Сенегала, значит, фонд этот учредили и руководят этим фондом люди, которые так ощущают жизнь. Есть, стало быть, такие люди, которые не разделяют детей на первый, второй и третий сорт по месту рождения. Есть люди, стало быть, которым все равно, из Германии ребенок, из России, из Сенегала... Так эти люди чувствуют. И таких людей достаточно много, чтобы собирать значительные суммы денег.

— Дашина семья — из города Вуктыл Республики Коми. Дашин отец — пожарный, Дашина мама — бухгалтер. Кроме Даши у них еще двое детей. Небольшая трехкомнатная квартирка. Не то чтобы какие-то особенно радужные жизненные перспективы. Опасная работа у отца. И трое детей. Во что они верят, как ты думаешь? На какое будущее надеются?

— Правильно я понимаю, что Даша у них в семье самая младшая? Третий ребенок?

— Ты правильно понимаешь.

— Может быть, это самое поразительное в истории, которую ты мне рассказываешь. Если бы женщина сознательно пошла на рождение тяжелобольного ребенка, понимая, что это поздний ребенок, например, единственный ребенок, последняя возможность… Так ведь нет же! Это ее третий ребенок. Казалось бы, сделай операцию по разрушению плода, забудь, живи и радуйся. Так ведь нет же! Она сознательно пошла на страдания, эта женщина. Сознательно взяла на себя бремя без всякой на то необходимости, просто из чувства благоговения перед жизнью, что ли... Из жалости просто. Из любви. Это поразительно! Я не знаю, на какое будущее они надеются там у себя в городе Вуктыл. Я не знаю, во что они там верят. Я знаю только, что усилия, которые эти люди прикладывают к спасению ребенка, вызывают у меня не просто уважение, а трепет.