Мало того, что Февралю семнадцатого вообще не повезло с историческим освещением — не очень ясно даже, с какого дня отсчитывать 80-летие великого катаклизма.
Современные численники предлагают две даты. Либо 27 февраля (12 марта н. ст.) 1917 года, на которое, согласно ИТАР-ТАСС, приходится "Февральская буржуазно-демократическая революция. Свержение царского самодержавия. Образование Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов", либо 2 (15) марта, когда с отречением Николая II монархия в России перестала существовать.
В пользу первой датировки говорит разве что устоявшаяся традиция именовать революцию февральской, да то соображение, что отсчет событий надо вести с момента, когда началось народное возмущение. Действительно, именно 27 февраля в Петрограде начались погромы хлебных лавок, убийства городовых, и встали трамваи на Дворцовом и Троицком мостах. Практически не встречая сопротивления, бунт в столице разрастался, потом восстал петроградский гарнизон ("петроградское беговое общество", как именовали столичных призывников на германском фронте), столица полностью оказалась в руках бунтовщиков — после чего насмерть перепуганные деятели думской оппозиции, приехав в Псков, убедили государя отречься.
Деятели русской революции — от кадетов до "ленинской гвардии" — сродно мыслили в идеях и образах революции французской, где дата, 14 июля 1789 года, еще более условна, чем российская. При том что ряд кардинальных событий французской революции (массовые мятежи в провинции, созыв Генеральных Штатов) случился раньше, а другие (провозглашение конституционной монархии, свержение короля) произошли существенно позже 14 июля, именно освобождение из Бастилии пятерых уголовников и убийство охранявших крепость солдат инвалидной команды почитается во Франции началом новой эры. Исходя из того, что начало победоносного бунта столичной черни и есть квалифицирующий признак революции, представители прогрессивного течения отечественной мысли закрепили за русской революцией название февральской.
Охранители, кроме того, что испытывали крайнее отвращение к бунту и революционно-французской хронологической методе, исходили еще из двух серьезных соображений, настаивая на том, что дата катастрофы — 2 (15) марта. В смысле полицейско-практическом к вечеру 1 марта еще ничего не было потеряно окончательно — страна была спокойна, фронт стабилен, изоляция Петрограда с последующим подавлением мятежа снятыми с фронта верными войсками была вполне возможна. Реально революция началась как раз с отречения. Монарх, не сделав никакой попытки защитить престол и породив своим отречением, которое противоречило всем основным законам Российской империи, полный правовой вакуум, разом лишил и чрезмерно преуспевшую в собственных интригах Думу, и всю власть на местах какой-либо идейной и правовой опоры. Взрывообразное нарастание хаоса случилось после манифеста об отречении.
В смысле же историософском все произошло до такой степени по М. Ю. Лермонтову, что, видя буквальное осуществление написанного в 1831 году текста, трудно было датировать гибель России иначе, как 2 (15) марта 1917 года — "Настанет год, России черный год, Когда царей корона упадет. Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пищей многих будут смерть и кровь. Тогда детей, тогда невинных жен Низвергнутый не защитит закон... И зарево окрасит воды рек — Тогда явится мощный человек, И ты его увидишь и поймешь, Зачем в руке его булатный нож".
Смерть, кровь и пожарища пришли в мирные области России еще задолго до большевистского переворота, так что вполне резонно поинтересоваться, отчего же февральская революция именуется буржуазно-демократической. Упразднение какой бы то ни было законной власти в центре и на местах, освобождение из тюрем уголовников, разгром судов (вплоть до Петроградского окружного) и полицейских участков, возникновение самозванных Советов, одномоментное уничтожение какой бы то ни было воинской дисциплины в действующей армии (знаменитый "Приказ #1") довольно трудно считать атрибутами буржуазной демократии — иных же, более почтенных, не наблюдалось вовсе. Не годится даже и экономико-материалистической критерий, ибо никаких практических преимуществ сравнительно с дофевральским периодом ни русская буржуазия в целом, ни какая бы то ни было из ее группировок (хоть производительных, хоть паразитических) не приобрела ни на единый миг, тогда как очевидные неудобства от развала всей государственной машины были испытаны ею немедленно.
Единственной причиной для такого диковинного названия могло быть марксистское доктринерство большевиков. Называя октябрьский переворот пролетарской, а равно социалистической революцией, большевики должны были где-то прежде обнаружить признаки революции буржуазно-демократической. В соответствии с единственно верным классовым подходом февральско-мартовская катастрофа была объявлена таковой революцией — вероятно, единственной в истории буржуазной революцией, от которой буржуазия с самого первого дня ничего не имела, кроме очень больших неприятностей.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ