Российские газеты в поисках себя
Перемены свершились, пафос буржуазного строительства иссяк, не найдя должного отклика в сердцах сограждан, — и серьезные российские газеты впали в состояние жанровой растерянности. Хочется нравиться, хочется быть любимыми и читаемыми. И вечный русский стон вылетает из впалых райтерских грудей: нужны новые формы. Нужны. Да где ж их взять?
Ситуация сходна с той, в которой гражданин О. Бендер произнес свою сакраментальную фразу. Применительно к текущей газетной действительности она могла бы звучать так: "'Таймса' из меня не вышло, придется переквалифицироваться в 'На боевом посту'". Вышло так, что каждый обломок и пережиток распавшегося советского универсума теперь обслуживается отдельно, ростки нового — отдельно тож.
Цветущие таблоиды навроде "Мегаполис-экспресса" или "Частной жизни" ткут пестрый ковер прекрасного и яростного мексиканско-инопланетянского сериала: в этом мире живут мужчины о трех головах и бородатые женщины, непрерывно женятся и разводятся Шварценеггеры, Сталлоне и Алибасовы и, в общем, невозможное возможно.
Специализированные издания типа "Спорт-экспресса" или "Авторевю" тоже, натурально, не тужат — ежели не претендуют на стилеобразующую роль или всемирно-историческое значение, то занимаются своим прямым делом.
К этой же группе по существу относятся и оппозиционная печать типа "Завтра". Быть коммунистом — это род экзотического хобби, и для успеха соответствующего печатного органа от него требуется только одно: выдерживать параноидальный накал призывно-задушевного стиля. Что вполне удается.
Хуже всех приходится изданиям буржуазного толка: они по определению должны быть выразителями некого общенационального здравого смысла — но вот оказывается, что выражать то, чего нет в природе, сложнее всего. Средний класс в России — явление химерическое, виртуальное, и дело не столько в уровне доходов и образе жизни, сколько в типе сознания: чего в самом деле никак не получается, так это третьего сословия с присущим ему уважением к частной собственности как к высшей из земных святынь и зиждущейся на этом уважении системе умеренных либеральных ценностей.
И странен, чертовски странен томный мир серьезных русских газет! В силу особенностей национального типа мышления и исторического пути журналистике фактов так и не удалось одержать победу над извечной отечественной привязанностью к журналистике мнений. Неистребимое желание русского сердца высказать себя при мистически-высокомерном отношении к не слишком симпатичной объективной реальности дает чудо современного газетного стиля. Радикальнее других в этом отношении "Независимая газета": новости сбоку, чуть не петитом, в узенькой колонке, в центре же первой полосы обязателен увесистый торфобрикет в жанре opinion. Лучшее, что есть на первой странице НГ — это, безусловно, "Мизантропии": какой люмпен-интеллигент не порадуется этим желчным пассажам! Вообще, на примере НГ отлично видно благотворное влияние рубрикации, когда таковая отражает актуальную структуру общественного сознания: ну, скажем, "архитектура", "стиль жизни" — понятно, про что это и зачем. Прочие полосы посвящены большей частью неким абстрактно-тревожным общественным явлениям и абстрактно-весомым мнениям о них. Или не о них, а о себе, любимом. Тут встретишь матерьялы столь объемистые, что с сочувствием начинаешь думать о редакторе, их готовившем. Такими двумя краеугольными камнями газеты, как репортаж и новостная фотография, НГ, кажется, попросту пренебрегает.
И это не есть, по всей вероятности, знак недостаточного профессионализма или малой компетентности. Существующее положение дел проистекает оттого, что изменилась, если можно так выразиться, структура информационного поля. Те, кто делает газеты, по-прежнему мыслят в категориях противопоставлений проблема--решение, успех--катастрофа, ошибка--удача. Мы все еще не в силах извлечь смысл, кайф и наслаждение из естественного течения жизни, коротко говоря — принять жизнь. Это не получается — ни у акробатов фарса и виртуозов пера, ни у их преданных или ветреных читателей.
Настойчивый и привычный поиск драматизма приводит к тому, что, допустим, коммунальное водоснабжение или повышение тарифов на электроэнергию подается как экзистенциальная проблема, от которой зависит чуть ли не судьба России. Понять и смириться с тем, что чуда, катаклизма и великих перемен, по всей видимости, больше не будет, а все так и будет идти, как идет, у нас покуда не получается.
Газета "Сегодня" от упомянутой люмпен-интеллигенции (определение касается не кармана, но состояния души) отворотилась, посчитав эту группу населения недостойной выполнять роль третьего сословия. Но в своем презрении к интеллектуализму "Сегодня" впала в другую, сравнительно с НГ, крайность. Те самые новости, кои "Независимая", трактуя о вечном примате умственного авторского комментария над низкой повседневностью, ужала презрительно — "Сегодня" раздула на все свои восемь полос: эдак все кирпичиками, коротко-коротко. И вроде бы ясно. Но в результате этих усилий картины дня не получается, зато имеется вспухшая до размеров целого печатного органа "Пестрая смесь" или "Отовсюду обо всем", или как там еще принято было называть такого рода рубрики. Не по-европейски, а по-домашнему радикально понятый принцип равенства новостей сыграл недобрую шутку: Биби Нетаньяху и Саша Македонский, Рем Вяхирев и Анжелика Варум оказались фигурами равнозначными, равновеликими и равно не имеющими никакого отношения к читателю. Спасительным ходом, по западному же образцу, была бы опять-таки иерархия рубрик, структура — но жизнь похожа на кашу, и откуда взять структуру? Получилось, что в новой модели "Сегодня" как-то не учтено очевидное обстоятельство: вкратце новости узнают по радио и телевидению. К газете же обращаются за подробностями и — страшно сказать — за вариантами отношения к происходящему.
Эти несуразицы возникают не из-за того, что плохи те или иные газеты, те или иные журналисты. Трудно быть трибуной тех, кого нет, — национальной мелкой буржуазии, никак не желающей оформляться и себя таковой осознавать. Трудно писать о размеренном ходе жизни, не обнаруживая размеренности ни в душе своей, ни в окружающей действительности. Тут как-то грешно было бы обойти вниманием и ту газету, что вы сейчас держите в руках. Нынешний, новый Daily осуществляет сложный маневр под названием "разворот лицом к читателю". Читатель, предположительно, газету не столько читает, сколько просматривает. Ради удобства просмотра нужен специальный макетный ход. Какой? Да все те же кирпичики. Скользнуть по заголовкам действительно получается — но вот насчет почитать не всегда. Ну как-то не приглашают эти блочки к чтению. Другая странность нашего издания сравнительно с прежним Daily заключается в некоторой, так сказать, новостной всеядности. Открывая газету, я уже жду, что увижу Святослава Рихтера по соседству с каким-нибудь недавно "откинувшимся" Гогой Косозубым. Хорошо, впрочем, что есть пока Рихтер — но вот ежели его окончательно сменит какой-нибудь Розенбаум, выйдет уж совсем как на коктебельской дискотеке: "а сейчас для пацанов, которых с нами нет, звучит песня 'Таганка'". Помаленьку к этому привыкаешь и начинаешь думать — а кто его знает, может, и правда читатель этого хочет? И братва ему ближе, чем все фортепьяны с их оркестрами вместе взятые.
Но не в силах совсем уж уподобиться одному гоголевскому персонажу, а именно унтер-офицерской вдове, я все же позволю себе вспомнить другой, а именно поручика Пирогова. Он вопрошал себя в тяжелые минуты: "И что с этого, что я поручик?" Так иной раз, севши к компьютеру и глядя на мутное отражение собственной физиономии в черном экране, по которому бегут сообщения о загрузке, терзаешь себя: "Что с того, что служу я в 'Коммерсанте'? Как писать, решительно неизвестно!" Но в этом смысле газеты и авторы их, конечно, всего лишь следуют за реальностью. А уж что там было в начале, курица или яйцо — не так важно. Аморфность ли общественная породила жанровую вялость, либо, напротив, растерянность властителей дум привела к атомизации общества и отсутствию общеприемлемых систем ценностей? Но, в общем, про то, как делать не надо, мы знаем куда лучше, чем про то, как надо.
Понятна успешность именно старомодных газет: скажем, неувядающих "Комсомолки", или "Известий", или новых по времени создания, но располагающихся в той же квазишестидесятнической нише, которую занимала когда-то "Литературка" — "Новой" и "Общей". Стиль этот можно определить как стиль чичиковского фрака: с покушениями на моду. Так и тут: эклектика, но с посягновениями на культурные высоты. К несчастью, этот подход, который можно было бы назвать благородно-бичующим, помимо воли его апологетов выглядит несколько ретроградным: воплощенной укоризной стоять перед отчизной было весьма извинительно во времена, скажем, брежневские — но этот поезд, слава Богу, ушел.
Впрочем, чемпионом по части смешения стилей является "Московский комсомолец", и в нем, конечно, особенно хороши именно "культурные" части. Так и видится за этими страницами некий вселенский Евтушенко: всеядный, обо всем способный высказаться одинаково звонко, бестолково и непререкаемо, тоньше других чувствующий границы дозволенного и, главное, умеющий держаться в кильватерной струе градоначальнического корабля. Неизменно-взвинченный тон этой газеты, мне кажется, вообще пользуется тем видом народной любви, что возникает по принципу "от противного". Читая многолетнюю сагу о коммунальной склоке, каковой предстает жизнь на страницах МК, обыватель не может не прийти к успокоительной мысли: не такова моя жизнь, и я не таков. Свезло мне, ох, свезло.
Новые газеты делают, в общем-то, не очень новые люди. В словосочетании "злоба дня" для нас по-прежнему важней довольно буквально понимаемая злоба, нежели прелесть и ужас естественного хода вещей. Личная, частная растерянность наша вкупе с растерянностью общекультурной не дают покуда обрести новые жанр, структуру, способ подачи материала. Газета, по идее, образование монотонное: нормальной является ситуация, когда, открыв ее, "находишь там то, что искал, а не новые дивные дивы".
Исчерпав экзотику перемен, обличений, выговаривания "наконец всей и полной правды", новая российская пресса никак не может найти себя в этой монотонности. И аморфность русских буржуазных газет есть следствие аморфности общественной жизни. Что ж, это менталитет: русская душа чает покоя и противится его обретению. Мечтает о норме и бежит ее. Революцию нам сделать легко — но невыносимо трудно каждый день чистить улицы, плевать в плевательницы и мочиться в писсуары. Глумиться над идиотами-политиками, ратовать за справедливость, обличать лихоимцев и умствовать до рези в глазах легче, нежели принять ситуацию, когда лучшая новость — это отсутствие всяких новостей.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ