В ближайшее время выйдет в издательстве Ad Marginem выйдет первый русский перевод "Московского дневника" Вальтера Беньямина.
Датированный февралем 1927 года "Московский дневник" Вальтера Беньямина — печальная история неудавшейся любви и остроумное описание нэпманской Москвы, документальное свидетельство образа мыслей советских граждан тех лет и одновременно — философское эссе о понимании и видении. Беньямин многое увидел в Москве и многое засвидетельствовал, оставшись совершенно незамеченным сам. Философ, которому сегодня посвящается рекордное количество курсов в университетах Германии и США, не оставил в Москве следа. В мемуарах Бернхарда Райха, его ближайшего московского знакомого, он, например, вообще не упоминается. Имя Беньямина просто стерто, как будто его никогда не было в Москве, — даже из известного по "Дневнику" эпизода обсуждения мейерхольдовского "Ревизора", для которого Беньямин одолжил Райху пальто, чтобы тот выглядел посолиднее.
Москва составила для Беньямина огромную трудность. "Я прошелся полчаса туда-сюда по Тверской, осторожно пытаясь разбирать по буквам вывески и ступать по льду" — это он записал в первый же день. Но и после его преследовали мучительное непонимание русского, погружавшее его в глухую вязкость языковой среды, и неровная и скользкая почва. Чтобы ходить по ней, требовалось все время смотреть под ноги, что не давало возможности мыслить, — такова, по Беньямину, одна из многочисленных "русских специфик".
Вальтер Беньямин не создал ни одного философского трактата. Его тексты всегда были слишком странны для науки и слишком серьезны для газет, поэтому его отвергали и первая, и вторые. Его жанром была фрагментарная (в ситуации отсутствия времени, да и места для работы) мысль. Мысль, продиктованная очень личным впечатлением и бесконечно стимулирующая для будущего, неизвестного Беньямину, читателя. За эту перспективу Беньямина и оценила культура второй половины ХХ века, признавшая его едва ли не главным своим теоретиком.
Все эссе Беньямина — форма свободного размышления, совершающегося в самом времени письма, поэтому в них уже есть нечто дневниковое. И тем более такой пугающей одновременностью — и письму, и нашему чтению — обладает "Московский дневник". Это очень интересная, живая, но и очень безнадежная, очень грустная книга. Текст пронизан ощущением бесконечной усталости. Герои "драматического треугольника" постоянно, обессилев, лежат на диване — Беньямин и его счастливый соперник Райх в гостинице, его возлюбленная Ася Лацис — в санатории, где лечится от нервного срыва. Я думаю, читатель уже видит современный фильм, который мог быть снят по такому сценарию.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ