Если бы Лебедя не существовало, его следовало бы выдумать: на истекшей неделе именно по отношению к этому персонажу политической пьесы можно было судить о кремлевских движениях и околокремлевских настроениях. Праведный гнев, переходящих в злобный сарказм, — у Доренко; мягкая ирония — у Сванидзе и отсутствие какой бы то ни было иронии у Киселева образовали некое энергетическое поле, подобное тому, что образовывалось во времена оны разницей между заголовками в "Правде" и "Известиях". Помните? В первой было: "Рыбаки начали лов", во второй — "Хлеборобы завершили сев". Из чего искушенный читатель делал вывод, что министр сельского хозяйства снят, а рыбного, допустим, взят под стражу — или наоборот. Итак, пламенный Доренко верит в незыблемость status quo и предается лебедеборчеству; Сванидзе, человек, по его собственному слову, восточный и любящий негу, выжидает и мудрствует лукаво; Киселев же, предвидя дальнейший генеральский полет ввысь, выступает визажистом и имиджмейкером: чтоб мантия, того и гляди могущая потребоваться, не морщила и горностаи не полиняли допрежь времени.
Заглавной темой недели во всех программах были заложники, захваченные в Таджикистане Бахромом Содировым. Исследователи партийно-правительственного новояза, если таковые существуют, могли найти кой-какие матерьялы для своих штудий во всех аналитических программах. Вице-премьер Игнатенко — вспомянув, очевидно, раннеперестроечные экзерсисы М. С. Горбачева, употребившего слово "новеллы" в каком-то совершенно умопомрачительном значении, — одарил политический мир следующим bon mot: "Одиссею начинать в кромешной темноте опасно". Ход, конечно, более затейливый, чем у последнего генсека, когда употребление определялось простым фонетическим совпадением корней; и все же назвать операцию по обмену заложников в условиях высокогорья одиссеей, сиречь многолетним плаваньем по морю, — есть прием футуристический и, пожалуй, в контексте ситуации чересчур уж авангардистский. Впрочем, изыскан Игнатенко был у Доренко; Киселев же поднял другие речевые пласты вице-премьерских переговоров: "Ты, Бахром, перестань разговаривать в таком тоне", — кричал Игнатенко точь-в-точь как В. С. Черномырдин Басаеву. Высший филологический пилотаж, однако, показал комсомольский вождь всея СССР, ныне замминистра Борис Пастухов: "Шумнем, ворошить их надо, самолетик-то со звездой", — веяло от его изложения силового варианта разрешения таджикской ситуации истинным корчагинским задором.
И Киселев, и Доренко рефлексировали по-поводу ответственности СМИ в деле освещения всевозможных терактов: что делать, дескать, своими руками взращиваем монстров. Тут надобно заметить, что, показывая, например, Басаева, ликующего и как-то по-своему, дикарски иронизирующего, означенного монстра СМИ еще и подпитывают. Такого рода персонажи иначе как в свете софитов не живут: так, может, свет выключить? Как-то нескладно сетовать на то, что террорист Содиров того и гляди станет национальным героем, а Басаева, террориста, пожалуй что и худшего, демонстрировать в полном блеске славы и торжества его.
Что касается неизбежной чеченской темы — самым интересным комментарием, на мой взгляд, было интервью с женой Масхадова в "Итогах". Это тот нечастый случай, когда журналистская по форме и жанру работа приобретает образный смысл: немногословная, как бы никакая, заведомо в тени находящаяся первая леди Ичкерии вполне доходчиво и исчерпывающе показала психологические, что ли, корни чеченской победы. Трехлетнего внука чеченского президента зовут Шамиль — в честь Басаева. "Он наш национальный герой, что бы там ни говорили".
Все дело в чувстве собственного достоинства — без оного благие государственные намерения выглядят ad maximum пламенной глупостью. Сергей Доренко открыл свою передачу многословными, но все же непонятными инвективами в адрес генерала Лебедя. Смысл обвинений, высказанных в выражениях эффектно-невнятных, сводился к тому, что статный десантник "зубами рвет возможность" поучаствовать в "спасательском шоу-бизнесе", организовавшемся вокруг исчезновения в Чечне корреспондентов ОРТ Р. Перевезенцева и В. Тибелиуса, и означенными действиями страшно мешает несколько загадочным "нам" освободить журналистов. Истерическая мужественность как фирменный стиль порождает ровно то же впечатление, что и мутноватые намеки самого Лебедя на таинственных злодеев, устроивших вокруг заложников "аукцион". Такого рода публицистика выглядит как склока и плоды приносит соответствующие.
Я к тому, что у нас все всем мешают: Доренке — Лебедь, Лебедю — Куликов, Киселеву — Коржаков etc. Не припомню сходных ламентаций с чеченской стороны. Как не вспомнить Жванецкого: "Может быть, нас слишком много?"
Этот странный поединок между корреспондентом и генералом задал некоторый спортивный тон всему восприятию воскресной политологии. Секундант (числящий себя, впрочем, промоутером) Киселев взял интервью — эксклюзивные, разумеется, — у двух супертяжеловесов мировой политики: Мадлен Олбрайт и Евгения Примакова. Странным образом два немолодых и вполне интеллигентных человека более напоминали Тайсона и Холифилда перед решительной схваткой, нежели здоровяки Доренко и Лебедь. Дело, очевидно, в профессионализме: министры-дипломаты свое дело знают изрядно, оттого и слушать их интересно.
Тот же эффект явлен был в сюжете Киселева о реставраторах: когда люди говорят о том, что им интересно и их лично касается, — мысли на общие темы, ими высказываемые a propos, приобретают убедительность, недосягаемую в рассуждениях абстрактных: обличительных, государственнических и прочих.
Но внятное слово профессионала в отечественной воскресной политаналитике есть редкость и экзотика. Посему удел наблюдателя — отслеживать не столько мысли, сколько композиционные нюансы различных программ. И тут надо отметить отрадную переимчивость воскресных оракулов. Киселев перешел от лебедева имиджа к реставраторам икон с помощью совершенно "зеркального" хода, разъяснив, что image и образ суть синонимы — да только к нашим нынешним политикам слово "образ" применять несколько неловко.
Сванидзе завершил свою передачу антизюгановской филиппикой и пассажем совершенно в доренковом духе: "Завтра Зюганов отъезжает в Америку. А я остаюсь в России. Всего доброго".
Сам Доренко, впрочем, покуда не соблазнился почерпнуть у соседей. Да и зачем ему? Суровый и тревожный мотив Свиридова и бледный задник как нельзя лучше оттеняют хармсианско-беккетовский юморок: "Было бы очень остроумно, если бы Лужков теперь объявил свой собственный референдум в защиту циклопического творчества". Речь, как вы понимаете, о... Но не хочу уподобляться рецензируемым комментаторам и лишний раз поминать одиозное имя. Ничего, ничего, молчание!
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ