Писатели-"богемщики" — любимые герои своей любовной прозы
За последние несколько лет издано огромное количество романов, повестей и новелл, ностальгически повествующих об интимной жизни во времена застоя. Известные писатели и писательницы создали целый эпос, отражающий жизнь 70-х в узком пространстве между застенком КГБ и постелью. Однообразие, с которым совершенно непохожие между собой прозаики убеждают читателя в том, что ничего другого, собственно, в то время и не существовало, свидетельствует об одном: предсказание Венички Ерофеева сбылось — сфера интимного бесконечно расширилась, подменив собой сферу социального.
Создается ощущение, что любили писатели так, как завещал пролетарский писатель М. Горький: "Являясь для больного душой сильным ядом, для здорового любовь — как огонь для железа, которое хочет быть сталью". Писателей не пускали в политику, в культуру, в большие деньги. Но они были очень здоровы. И в постелях с любимыми закаляли сталь.
Любимая была последней инстанцией, к ней прибегали в случае крайней социальной нужды. Обойдя все существующие редакции, везде получив от ворот поворот, выпив достаточно портвейна и вдоволь наспорившись об Андрее Белом, писатель ехал к любимой женщине. Потому что, как ни банально, а любовь женщины и в самом деле сродни жалости: а жалок, по большому счету, любой писатель. Удовлетворив свою неземную страсть, писатель вновь возвращался к обычным своим занятиям — письму, портвейну и спорам. Такое отношение к женщине хорошо сформулировал Высоцкий: "Ну да что с тобою говорить, Все равно ты порешь ахинею, Лучше я пойду к ребятам пить, у ребят есть мысли поважнее". Бедной женщине ничего не оставалось, кроме как вслед за героинями романов Виктории Токаревой упрямо повторять: я хочу быть любимой или понятой — что, в общем, одно и то же.
Рано или поздно писательские мысли в очередной раз кончались, иссякал портвейн — и снова требовалась женская ласка. Происходила сублимация наоборот — секс заменял общественно полезную деятельность. Брали тогда не умением, а числом. Количество "побед" стало главным мерилом мужского достоинства. Виссарион Белинский писал в девятнадцатом веке: "Не преступление любить несколько раз в жизни и не преступление любить только один раз: упрекать себя за первое и хвастаться вторым — равно нелепо". Несчастный Белинский! Он и не предполагал, что придет такое время, когда первым будут хвастаться, а за второе — упрекать.
Такое ощущение, что писатели больше всего боялись не успеть: женщин могло на всех не хватить так же, как не хватало на всех телевизоров "Рекорд" и холодильников "Свияга". Каждый раз они воспринимали как последний. С возрастом эти их опасения только усиливаются. В любом случае, нормальным такое отношение к жизни (а следовательно, к женщине) назвать нельзя. Сначала эта сомнительная бравада была, что называется, "куда ни шло", потом стала казаться смешной, теперь — даже не смешной, а просто неловкой.
Поэтому совершенно напрасно Игоря Яркевича с его "Как и как меня" считают первым писателем нового поколения. Совсем напротив — он последний из них, из могикан. К тому же очень мужественный. Ибо только Яркевичу хватило духа признать: мы не любили женщин, а с тяжелым придыханием лелеяли измученное социумом либидо.
ЭДУАРД Ъ-ДОРОЖКИН