В Московском театре имени Гоголя показали новый спектакль Сергея Яшина "Записная книжка Тригорина". Это мировая премьера. Даже на родине великого американского драматурга Теннесси Уильямса его вольную интерпретацию чеховской "Чайки" до сих пор никогда не играли.
Теннесси Уильямс очень любил Чехова. Особенно "Чайку". Плодом этой любви и стала пьеса "Записная книжка Тригорина". Как утверждают биографы главного американского драматурга XX века, Уильямс всю жизнь мечтал написать собственную версию русского шедевра. Его не волновали лавры борхесовского Пьера Менара, автора "Дон Кихота". Перевоплощаться в Чехова автору "Трамвая Желания" и "Стеклянного зверинца" было ни к чему: он и сам почитался как классик еще при жизни. Но под конец ее все-таки решил воплотить свою мечту. И переписал-таки "Чайку" своими словами. Говорят, он работал над "Записной книжкой" до последних дней. Но одна из душеприказчиц драматурга запрятала пьесу куда-то поглубже в архив, и даже когда текст после смерти Уильямса был обнаружен каким-то чересчур дотошным исследователем, она под любым предлогом противилась ее публичному представлению. Один раз разрешила читку — и все.
Что и от кого именно защищала строгая дама (кстати, русская по происхождению), точно неизвестно. То ли Чехова от Уильямса, то ли Уильямса от критиков, то ли публику от Чехова, то ли собственное место в истории. Во всяком случае по отношению к местным зрителям женщина совершила форменное преступление. Дело в том, что Уильямс, переписывая "Чайку", заботился об интересах простых американцев: ему казалось, что в оригинале слишком много неясного, поэтому его ценящие ясность соотечественники не понимают Чехова. В сущности, он сделал попытку перевести знаменитый чеховский подтекст, над которым весь век ломала головы театральная Европа, в текст. Грубо говоря, нарисовать Мону Лизу с улыбкой до ушей.
Может быть, и смотрелось бы это странное сочинение забавно, когда бы не было так длинно. Сергей Яшин не решился поставить литературный курьез именно как курьез и отнесся к уильямсовскому опусу столь же серьезно, как, случись ему за нее взяться, отнесся бы к самой "Чайке". Приходится принимать эти правила игры (а что еще делать, если представление длится четыре с половиной часа?) и все первое действие прилаживаться к тому, что актеры, вроде бы следуя хрестоматийной канве, ведут себя так, как будто не играли свой спектакль "Чайка" лет эдак пятнадцать. Завешанные какой-то темной болотной тиной декорации Елены Качелаевой вторят этому ощущению. Кажется, что исполнители напрочь позабыли текст и теперь обходятся не только своими словами, но и своими неумными догадками об истинных мотивах поведения персонажей. Выходит чересчур подробно, коряво и грубовато.
Вообще, услышав некоторые "разъяснения" Уильямса, начинаешь понимать, за что все-таки так любят Чехова. В частности, за то, что старик Сорин, упрекая свою сестру Аркадину в прижимистости, никогда бы ни спросил ее по-кухонному впрямую: "Сколько ты потратила на шляпку со страусиными перьями?" После этого и кумпарсита, которую с деланной страстью вдруг отплясывают герои, и жест, которым Тригорин засовывает Нине Заречной в декольте пачку купюр, и даже признание писателя в своей бисексуальности не выглядят вульгарными. Не будь пьесы "Записная книжка Тригорина", ее следовало бы выдумать.
Сам Тригорин заявляет о своих правах на первенство в сюжете только ближе к концу спектакля. Он выносит приговор Треплеву, вслух оценивая его творения как бездарные, присутствует при его последнем диалоге с Заречной и совсем уж бесцеремонно отнимает у нее самые проникновенные места финального монолога. Потом раздается звук разрыва фугасной бомбы, который заменяет треплевский выстрел, и все опять долго танцуют — так долго, что катарсис настигает зрителя уже по дороге в гардероб. Вместо положенных рефлексий на тему "Почему застрелился Константин?" от спектакля Театра имени Гоголя остается пошлый приступ антиамериканизма и обостренная на его фоне гордость за русских артистов. Светлана Брагарник (Аркадина), Олег Гущин (Тригорин), Александр Мезенцев (Дорн), Иван Шибанов (Треплев) да и некоторые другие чеховских персонажей могли бы сыграть очень интересно. Моя знакомая, которой я рассказал об увиденном, отреагировала банально, но верно: "Ну и поставили бы 'Чайку'". Театральные критики такой прямоты позволить себе не могут.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ
Следующие спектакли — 17 и 18 ноября.