В Большом театре состоялась премьера возобновленного "Евгения Онегина" образца 1944 года. Надо полагать, этот красивый и безголосый спектакль поставили с единственной целью — чтобы окончательно обанкротить ревизионистские амбиции прежнего театрального руководства.
В васильевский план юбилейного 225-го сезона "Евгений Онегин" 1944 года, несомненно, вошел на правах ветерана. Спектакль был первым из показанных в Москве после реэвакуации Большого из Куйбышева. Лирически-домашний пафос (режиссер Борис Покровский), вызывающе красивые декорации (художник Петр Вильямс) и сплошь певцы-аристократы (Норцов, Лемешев, Козловский, Михайлов) отыгрывали в нем возвращение в мирное русло сталинской художественной политики.
Что отыгрывает нынешняя реинкарнация, неясно. Участие Бориса Покровского (единственного уцелевшего из создателей восстанавливаемого "Онегина") вроде бы создает некую иллюзию исторической подлинности. Однако сам режиссер считает, что сделал это "не только из сентиментальных соображений, но и из восхищения перед традициями театра, лишенными чуждых искусству новаций и искажений". Контекст меняется. Выходит, старый "Онегин" — не столько привычка, данная постановщику (театру, публике) свыше, сколько программная декларация конкретного режиссерского консерватизма, видимо, каким-то образом связанная с былыми ошибками и заблуждениями Покровского. В какой-то мере это, возможно, даже спор с предыдущим "Онегиным", который Борис Покровский совместно с дирижером Александром Лазаревым и сценографом Валерием Левенталем ставил на сцене того же Большого театра в 1991 году.
Как бы то ни было, изо всех всех консервативных аспектов новый старый "Онегин" отработал самый минимум. В первую и во вторую очередь — это костюмы (художник по восстановлению Елена Меркулова) и декорации, реставрированные Аленой Пикаловой в соответствии с авторской находкой Вильямса — "от мрака к свету". Цветная тенистость первых сцен тепло бликует, чтобы, надолго зависнув в однотонно-серой "картинке" дуэли (кстати, без снега), ослепить роскошной белизной бала и вскоре погаснуть в интерьере будуарного объяснения героев.
Смена тряпок и рисунков превратила оперу Чайковского в самодостаточный аттракцион. Каждый визуальный трюк инспирировал всплеск коллективного адреналина и, похоже, занял публику посильнее певцов. Из вокального комплекта всех привлек лишь Николай Басков, скромно поименованный в программке стажером. В славном лемешевском амплуа он попытался отрекомендоваться с заметной поправкой на свой собственный возраст.
Чувствительная шлягерность партии Ленского обеспечила ему явные преимущества. Вот "Я люблю вас, Ольга", а вот и "Куда, куда вы удалились". Бенефициантствуя на этой дистанции, Басков услаждал поклонников звонкой артикуляцией "плененного отрока" и урчащим аканьем ученически-сырого тенора. Было ясно, что вне студии и звукорежиссерского пульта молодая поп-звезда чувствует себя не в своей тарелке. Однако пара-тройка нот в сложной для Баскова театральной акустике все-таки была похожа на что-то живое.
Прочие исполнители слились в сплошной компот. Мария Гаврилова (Татьяна) неразборчиво спела абстрактный текст. Угрюмое контральто Елены Новак (Ольга) было вовсе не из этой оперы. И просто-напросто декоративной необходимостью звучал пустой баритон Онегина (Владимир Редькин). Лишь в предпоследней картине печальную коллекцию голосов украсил Гремин в благородном исполнении Айка Мартиросяна.
Апломб реконструированного шедевра оказался фикцией. В ленивой неслаженности эрмлеровского оркестра, в неопрятных ансамблях чувствовались всего лишь остаточные усилия разбитых силовыми реформами людей. Остается предположить, что команда нынешнего Большого театра намеренно сыграла роль камикадзе, дабы окончательно убедить всех в необходимости перемен.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ
Следующее представление — 22 октября.