В комнате моей мамы имеется фотография моего брата в девятнадцатилетнем возрасте — он там писаный красавец. Он, впрочем, и сейчас вполне молод и вообще очень ничего, но тогда это было что-то особенное. На восторги по поводу этого снимка мама отвечает так: "Знаете, зачем я держу его здесь? Чтобы никогда не забывать о том, что с людьми делает время".
Выставка "Иконы 90-х" (явным образом вопреки замыслу своих создателей) в первую очередь работает именно таким напоминанием, а уж только потом — как обещанный в пресс-релизе взгляд "раскрывшегося в конце 80-х и в 90-х поколения фотографов — представителей новой визуальной культуры на смутную и в то же время романтичную эпоху, когда все появилось впервые — первые ток-шоу и желтая пресса, четырехкилограммовые мобильные телефоны и малиновые пиджаки, первая телевизионная реклама и клипы".
По-хорошему, в связи с этой выставкой надо было бы говорить о том, что девяностые были временем с лицом, вернее, с лицами — взять хоть Бориса Ельцина с, например, Сергеем Бодровым, а нулевые — временем безликим. Взять хоть тандем с, например, Иваном Ургантом.
О том, что те лица, не похожие почти совсем на сегодняшние маски, знаменовали не только упомянутый "романтизм" (читай — "лихость") того времени в противовес сегодняшнему прагматизму, не только тогдашнюю открытость в противовес сегодняшней закрытости, но и просто-напросто тогдашнюю неотесанность в противовес сегодняшней солидности (читай — "стабильности").
О том, что эта стабильность оказалась уделом не только лиц официальных и их приспешников, но и той — широко представленной на выставке — самобытно-колоритной в те годы отечественной богемы, которая сегодня выкристаллизовалась в благополучно-лояльную ячейку общества.
Конечно, надо было бы обо всем этом сказать, но эти фотографии провоцируют совсем другие мысли.
О молодости, например. О том, что молодость прощает очень многое, почти все. Вернее, так — она практически не принимает укоров. БГ даже еще двадцатилетней давности как-то в голову не приходило упрекать в занудстве, Владислава Монро — в пошлости, а про Наталью Негоду вообще хотелось думать только, какая она вообще прекрасная.
"Иконы 90-х" — это хоть и не "memento mori", а "memento senescere, помни о старости". Ну хорошо, о возрасте. О том, что он все подчеркивает, проявляет, выявляет. Многозначительность превращает в напыщенность, яркость — в вульгарность, легкомыслие — в глупость. Легкое безумие, такое очаровательное в юноше, с годами превращается в мерзкую пургу: портрет Сергея "Африки" Бугаева с голыми коленками, в кружевной кофточке и белокуром парике выглядит грустно в свете его недавнего подписантства под письмом "в защиту российской судебной системы" и последующих заявлений, что "слово "справедливость" к тем событиям, которые происходят на планете Земля, применять не следует". Хотя в чем-то он прав. Моя молодость тоже пришлась на девяностые, и я знаю: старение — это очень несправедливо.