Пластические завоевания

Эпохи в скульптуре Европа привыкла отмерять по Италии (Донателло, Микеланджело, Бернини, Канова), периодически сбиваясь на Францию (Гудон, Роден) и признавая коллективные заслуги Германии с Испанией, а также Дании в лице Торвальдсена. До недавних пор Британия в этой истории была как бы ни при чем. Редкий экскурсовод припомнит имена достойнейших академиков, что заставили монументами викторианский Лондон, а в Вестминстерском аббатстве принято рассказывать исторические анекдоты про тех, кто здесь похоронен, почти не касаясь художественных достоинств их надгробий. К началу XX века относительно английской школы сложилось весьма определенное и нелестное мнение: как ни хороша каменная резьба Линкольнского собора, но англичане в целом не сильны в пластике. Вот тут-то и появился на Островах человек, сделавшийся символом эпохи модернизма — Генри Мур.

Выставка в Королевской академии рассказывает о чудесном превращении британцев в нацию скульпторов, натворивших в столь угрожающих количествах, что оскольчатые рельефы Тони Крэгга прилепились к полам и стенам любого сколько-нибудь уважающего себя музея современного искусства, а универсальными человечками Энтони Гормли заставлен уже, кажется, весь мир. Речь идет о последнем славном столетии британской скульптуры, понимаемой весьма широко: от статуй революционеров-футуристов до инсталляций безобразников "молодых британцев". От "Адама" Джейкоба Эпстейна, колосса, вырубленного из красноватого дербиширского алебастра в такой манере, как если бы мастерам с острова Пасхи предложили поработать в капелле Медичи, до "Давайте поедим на улице" Дэмиена Херста, аквариума с фастфудовским столиком, накрытым словно для Тайной вечери.

Выставка в священных академических стенах Берлингтон-хауса начинается с анекдотически помпезного памятника королеве Виктории работы почтенного академика сэра Альферда Гилберта, автора фонтана с ангелом христианского милосердия на Пикадилли-серкус, которого туристы упорно считают Эротом. Возможно, чтобы оттенить радикальность "варварских" изваяний Джейкоба Эпстейна, гражданина мира, родившегося в Нью-Йорке, учившегося в Париже (он — автор надгробия Оскара Уайльда на кладбище Пер-Лашез) и осевшего в Лондоне, так что англичане почитают его своим. Конечно, хорошо было бы начать экспозицию с эпстейновского "Бурильного молотка" — работы небывалой для 1913 года авангардности, наполовину реди-мейда, хотя Марсель Дюшан еще не придумал такого слова. На треногу настоящего бура была насажена практически сросшаяся с ним и мимикрировавшая под него гипсовая фигура бурильщика — этот футуристический образ человека-машины до сих пор вдохновляет художников, рисующих роботов и инопланетян для голливудских блокбастеров, нечто похожее можно видеть и в бессоновском "Пятом элементе". Но изрядно опережавший свое время и тогда не понятый Эпстейн, к сожалению, сам уничтожил эту удивительную вещь, известную теперь лишь по фотографии и бронзовой отливке с верхней части композиции.

Историю британской скульптуры XX века вполне можно представить в виде непрерывной цепи авангардных озарений и радикальных завоеваний. Не успела страна во главе с влюбленным в художника Эзрой Паундом оплакать павшего на полях Первой мировой во Фландрии Анри Годье-Бжеску (основоположник вортицизма, английской версии футуризма, был француз и пошел добровольцем во французскую армию), как на сцену вышла целая партия молодых абстракционистов, поддержанная заехавшим в Лондон Наумом Габо: Бен Николсон, Барбара Хепворт и, конечно же, Генри Мур. После Второй мировой его ждал мировой триумф — приз за скульптуру на Венецианской биеннале, приглашение на первую кассельскую documenta, международный гастрольный тур и армия подражателей на родине, натиску которой противостоял поп-арт с ротой кибернетических идолов Эдуардо Паолоцци и техногенными баррикадами Энтони Кэро, а на пятки им уже наступали минималисты вроде Ричарда Лонга, любителя протаптывать концептуальные тропинки в полях и лугах. Так и пошло — каждая пятилетка под знаком нового имени: Тони Крэгг, молодые британцы, Аниш Капур, Энтони Гормли...

Почему в XX веке Британия в области скульптуры вдруг оказалась впереди планеты всей — на этот счет критики все никак не договорятся. Может быть, потому что скульптура XX века, пережив изнасилование монументальной пропагандой в ряде тоталитарных государств Европы и Азии, рванула залечивать травмы на природу, а кто понимает ее лучше англичан с их пейзажными садами, Констеблом и Тернером. И правда, кто может поставить огромную бронзовую бабу на холме лучше того же Генри Мура — так, чтобы она вырастала из земли, как Стоунхендж? Может быть, потому что скульптура XX века, помня все прелести монументальной пропаганды, решительно двинулась в сторону демократичнейшего public art, а кто лучше англичан знает толк в демократии. Во всяком случае, скульптурный конкурс на право временно занять своим шедевром 4-й, пустующий постамент на Трафальгарской площади и общественная дискуссия вокруг него — это развлечение в Соединенном королевстве будет попопулярнее нашего "Евровидения".

Лондон, Королевская академия художеств, с 22 января по 7 апреля