Неизвестно, почему уроженец Брянщины Неемия Певзнер выбрал себе такой "марсианский" псевдоним. Но имя себя оправдало — трудно представить себе что-либо более космополитичное, чем искусство Габо.
Габо не собирался быть художником. В отличие от своего брата Антона Певзнера, с ранних лет выбравшего художественную стезю, Неемия хотел продолжить семейную традицию, став инженером. Перед первой мировой он учился точным наукам в Мюнхене, параллельно посещая лекции Генриха Вельфлина — знаменитого теоретика, предложившего рассматривать искусство с формалистической точки зрения. Возможно, именно Вельфлин открыл Габо глаза на родство инженерии с чистым искусством — и к тому и к другому применимы абстрактные категории линии, объема, формы. В 1915 году Габо создал свои первые конструкции, которые лишь отдаленно напоминали классическую скульптуру,— это были объемные "выкройки" человеческих голов и торсов. Подобными вещами тогда сильно увлекались в Париже — кубизм проник и в скульптуру. Однако Габо оказался радикальнее своих парижских приятелей Архипенко и Модильяни, с которыми его познакомил брат. Кстати, псевдоним Габо взял, чтобы его не путали с братом.
В 1917 году оба возвращаются в революционную Россию, оказавшись в самой гуще авангардистского передела мира. Габо, вдохновившись ленинским планом монументальной пропаганды, создает серию проектов памятников. Но не людям, а учреждениям: "Памятник обсерватории", "Памятник институту физики и математики", "Памятник для аэропорта". Очевидно, Габо не давали покоя лавры Татлина с его "Башней третьего интернационала". Самым грандиозным, но не осуществленным замыслом Габо оказался проект Дворца Советов в Москве, представленный им на конкурс в 1931 году.
Как и многие художники этой эпохи, Габо существует вне традиционных жанров. Его конструкции одновременно и скульптура, и архитектура. Габо стоял у истоков советского конструктивизма, что позволило ему в старости (он дожил до 87 лет) назвать свою книгу "Шестьдесят лет с конструктивизмом". Однако скульптура все же оставалась его основной специальностью, в которой он сделал как минимум два эпохальных открытия. Во-первых, он стал делать скульптуру из прозрачного цветного пластика, предвосхитив "пластмассовую" революцию в дизайне. Во-вторых, он задолго до Александра Колдера придумал кинетическую, то есть движущуюся скульптуру: металлический штырь с электромотором, который за счет вибрации создавал иллюзию различных пространственных форм. Уже после второй мировой войны Габо вложил свою лепту и в оп-арт: его оригинальные композиции из нейлоновых нитей создавали эффект движения, оставаясь неподвижными.
В 1922 году Габо уехал из России в Германию готовить большую выставку революционного русского искусства. И так и не вернулся — лишь в 1960-е он приехал в СССР, чтобы навестить родственников. Жизнь Габо — лучшее доказательство космополитической природы модернизма, его интернационального характера. Искусство, которое говорит о жизни абстрактных форм, не имеет национальности. Габо был своим и в Германии эпохи Баухауза, и в Англии, где он провел десять лет, став учителем Бена Николсона и Барбары Хепворт, выросших в классиков британского искусства. В 1971 году английская королева удостоила его рыцарского звания, а галерея Тейт удостоила целых двух ретроспективных выставок. После второй мировой войны Габо осел в Америке, обретя свою вторую родину в стране, которая признала абстракционизм своим национальным достоянием. Энциклопедии называют Габо американским художником. Что ж, наверное, они правы.
МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА