"Человек не может жить слишком всерьез"

Корнелия Функе представила в Москве свой новый роман "Бесшабашный". Корреспондент "Власти" Лиза Биргер узнала у немецкой писательницы, какие истории она не боится рассказывать детям.

В 2005 году американский журнал Time включил Корнелию Функе в рейтинг 100 самых влиятельных людей мира. Только после этого Функе, автора более сорока детских книг и романов, признали на родине в Германии: немцы вдруг обнаружили, что и у них есть хороший детский автор. В 2010 году Корнелия Функе открывала Франкфуртскую книжную ярмарку — рассказывала о том, как писала свой последний роман "Бесшабашный" вместе с кинопродюсером Лайонелом Уиграмом. Любимую идею директора Франкфуртской ярмарки Юргена Бооса о том, что книги — это только один из способов консервации историй, а истории вечны, вне зависимости от времени, места и формата, Функе поддерживает полностью: пишет кинороманы, активно использует классические сюжеты и не боится появления электронных книг.

Первое, о чем хочется спросить у любого писателя — зачем он начал читать? Вот вы зачем?

Я родилась в маленьком, уродливом и скучном городе. И с самого детства не хотела верить, что мир действительно настолько маленький и скучный. Так что книги стали моим окном в мир, обещанием чего-то большего. Я помню, как ходила в библиотеку с отцом, она была довольно далеко от дома — 20 минут пешком, через два моста. И вот мы попадаем внутрь и молча расходимся, он идет направо, во взрослый отдел, а я налево, в детский. А потом мы возвращаемся с большими стопками сокровищ и долго ждем, пока библиотекарь перепишет их все в тетрадочку и на каждой поставит штамп.

Помню, именно там я впервые нашла "Хроники Нарнии". Это была неказистая книга, которую никто никогда не открывал. Там было две истории, я в них просто влюбилась.

А почему вы стали социальным работником?

Мне всегда хотелось работать с детьми. Поэтому я училась на педагога. Учиться мне не нравилось, но очень хотелось подобраться поближе к детям. Потом я пошла работать в детский центр. Это социальный проект, таких довольно много в Германии — открытая детская площадка, куда приходят играть дети всех возрастов, а педагоги с ними занимаются. Как правило, это были дети из очень бедных, незащищенных семей.

И я многое узнала об этих детях: как они справляются с тем, что до них никому нет дела, что отец сидит в тюрьме, что им приходится нести всю ответственность за братьев и сестер. Я восторгалась тем, с каким вниманием они относятся друг к другу, как они друг другу помогают. Именно тогда я поняла, как сильно детская жизнь зависит от взрослых. От того, ладят ли между собой родители, есть ли в семье деньги. Вся их жизнь, самые важные годы, зависит от наших решений.

Но в то же время я понимала, что не могу отказаться от того, чем мне действительно хочется заниматься. Я все время рисовала, в том числе и вместе с детьми. Наконец я все бросила и вплотную занялась иллюстрацией. Я должна была бы, наверное, чувствовать стыд, что я подвела этих детей, но я чувствовала облегчение.

Писать детские книги вы решили, поработав с детьми?

Не совсем так. Я никогда не хотела быть просто художником, мотаться по галереям, продавать картины. И я довольно быстро решила, что хочу заниматься иллюстрацией, что картинки интересуют меня в приложении к текстам. Ну а иллюстрация сегодня существует по большей части в детских книгах. Еще четыре года мне понадобилось, чтобы понять, что на самом деле я люблю слова, а не образы, и каким бы хорошим иллюстратором я ни была, мое настоящее призвание — сочинять истории.

Когда вы работали с детьми, какие книги вы им читали?

О, самые обычные. В основном популярные немецкие сказки, Михаэля Энде, к примеру. Не уверена, что читала им "Хроники Нарнии".

Вообще, занимаясь с детьми, довольно быстро понимаешь, какие именно книги им нравятся. Я не хочу писать только для детей, которые любят читать, больше всего мне хочется зацепить тех, кто книгу и в руки не возьмет.

Я всегда говорю: я рассказчик, а не писатель. Говорить "я писатель" — это как будто признаваться, что ты пишешь для своего удовольствия. Я же действительно пишу для читателей.

Нил Гейман тоже не считает себя писателем — в каждом интервью требует называть его рассказчиком...

О, я его обожаю. Все иллюстрации к своим последним книгам я рисовала под его аудиокниги. Даже раздобыла его электронный адрес и написала ему об этом. И он тут же ответил: "Как здорово! Мы как будто творим вместе".

Гейман из тех, кто верит, что рассказывание историй может изменить мир.

Ну, тут я настроена гораздо менее оптимистично. Я скорее чувствую, как истории меняют меня саму. Они утешают и укрывают от реальности. Это такой домик, в котором тебя окружают те, кто любят, боятся, чувствуют все так же, как ты. Можно спасти себя в рассказанной истории, но не думаю, что можно спасти мир.

Точно так же, как и Гейман, во всех своих книгах вы используете хорошо известные сюжеты и сказки. Зачем?

Мне кажется, это совершенно естественно для рассказчика — держаться корней. В старых сказках заложено столько правды о человеческой природе...

Говорят, вы собираетесь наконец приняться и за русские сказки.

Первая часть моей новой серии, "Бесшабашный", была основана на немецких сказках. Сейчас мы пишем вторую часть, в основу которой лягут французские и английские сказки. Ну а для третьей, да, мы выбрали русские сказки. Они такие яркие и необычные.

В основе "Бесшабашного" лежала идея переработки "Щелкунчика". Всю дорогу нас буквально преследовала музыка Чайковского. И когда я приехала в Москву, я будто вернулась туда, где был рожден "Бесшабашный". Я стояла на Красной площади, и она казалась мне каким-то Зазеркальем. В вашем городе существует такое удивительное наслоение разных миров, разных слоев истории, которого я никогда нигде прежде не чувствовала. Как будто вы одновременно существуете в реальном и выдуманном мире. И мне кажется, что здесь в Москве люди научились совершенно естественно сочетать два этих мира. Есть, правда, во всем этом какая-то неправдоподобная серьезность. Судя по всему, это идет от коммунизма. Но человек не может жить слишком всерьез, это против его природы. Хотя в своих попытках русские зашли дальше всех.

И что еще произвело на меня впечатление в России — это абсолютная неприкрытость вашей эмоциональной жизни. Вы как-то совершенно не защищены эмоционально. В Германии все наоборот, и это одна из причин, по которой я переехала оттуда в Лос-Анджелес — художнику в условиях чрезмерной закрытости приходится очень непросто.

Я знаю, что немцы обижены на вас за то, что вы переехали, и с нетерпением ждут вас обратно.

Вообще-то я ожидала, что реакция на мой переезд будет гораздо более негативной. Я знаю, что они оскорблены, им кажется, что я отвернулась от них. Они постоянно спрашивают, когда я собираюсь вернуться и чего мне в Америке не хватает. Но это как раз нормально, так вели бы себя в любой стране. С другой стороны, в Германии есть некоторое преклонение перед Америкой, и оно, как это часто бывает, сопровождается довольно идиотскими клише — например, они уверены, что я переехала, чтобы снимать голливудские фильмы по своим книгам. Но это полная ерунда! Все мои фильмы сделаны в Европе.

Тогда зачем же вы переехали?

Ради природы! Мне нравится жить в больших городах, но еще больше мне нравится жить на природе. А в Лос-Анджелесе это можно совместить.

Но вы ведь собираетесь превратить последнюю книгу в фильм — вы же работали над ней вместе с продюсером "Шерлока Холмса" Лайонелом Уиграмом?

Я работала над книгой вместе с Лайонелом, потому что он подал мне идею.

Идею работать вместе?

Нет, идею перенести "Щелкунчика" на большой экран. И мне очень понравилась эта мысль — взять сказку Гофмана и сделать из нее настоящий блокбастер. Но когда мы начали работать, нас страшно заворожила мысль, что все сказки на свете приходят из некоего мира, который на самом деле реален. И я спросила у Лайонела: ты не возражаешь, если я напишу об этом роман. А он спросил, может ли он поучаствовать.

Нам уже приходилось работать вместе, мы семь месяцев корпели над сценарием, то есть мы хорошо друг друга знали, но когда мы начали работать над романом, как будто произошел маленький творческий взрыв. Как будто совместная работа заставила мое воображение работать точнее и острее. Лайонел иногда задавал мне вопросы, которые давно уже не задают даже редакторы. И конечно, когда мы работали вместе, он не мог не думать о том, что когда-нибудь из этого получится фильм.

Теперь мы работаем над второй книгой, а всего их будет как минимум три. Лайонел все время занят на съемках "Холмса", так что дела идут медленно.

Кажется, ваша совместная работа приводит к совершенно кинематографичной точности образов.

Забавно, но это как раз идет от меня. Лайонелу совсем неинтересна точность. Ему интересны отношения между персонажами. Ему надо рассказать очень насыщенную историю за очень короткое время — ведь в кино все обычно надо уложить в пару часов. А я художник-иллюстратор. И я сразу вижу, как все должно выглядеть.

В книге есть сюжетные линии, подсказанные Лайонелом. Например, когда я писала сцену со Спящей красавицей, именно он сказал: а что если принц так и не придет ее расколдовать? Меня гораздо больше беспокоили образы. Часто бывало так, что я спрашивала: вот здесь у нас возникают единороги, давай придумаем, как они выглядят, а он отвечал — да плевать мне, как они выглядят! Этим занимайся сама. Я хочу знать, что герои сейчас чувствуют.

Иллюстрации для книги вы делаете до, после или одновременно с текстом?

Я много работаю с визуальным материалом, но почти не рисую, пока пишу. У меня в рабочем кабинете есть большая стена, и я всю ее завешиваю рисунками, картинами, изображениями того времени. Все, что я нашла по истории XIX века, я повесила на стену и уже потом использовала эти образы для моих собственных иллюстраций.

Понравилось вам оказаться в XIX веке?

Не то слово! Хотя мне как раз эта эпоха всегда казалась очень скучной. Меня уговорил Лайонел. И только когда я собрала свою стену образов, я поняла, насколько это фантастическое время. Там же и Уильям Блейк, и прерафаэлиты, и тоска по прошлому, и первые фотографии.

"Бесшабашный" очень в духе века — довольно грустный роман. Особенно вначале: отец героя исчезает, мать умирает... И здесь возникает важный для детских историй вопрос: где грань того, о чем можно говорить с детьми? Вот, например, ни Джоан Роулинг, ни Нил Гейман совсем не смущаются делать своих героев сиротами...

Жалобы на то, что книга слишком грустная, я слышу только от взрослых. Потому что для того, чтобы чувствовать грусть, нужно иметь некоторый эмоциональный опыт. У детей его нет, так что они просто воспринимают это как игру. Хотя на всякий случай я всегда предупреждаю детей, чтобы не читали книгу, пока им не исполнилось 12 лет,— но плевать они на это хотели.

Точно так же только взрослые жалуются на то, что в книге слишком развиты любовные линии. В Америке вообще на нее поставили ограничение "для подростков". Но здесь опять же не стоит забывать, что дети воспринимают все совершенно иначе. Мои собственные дети полностью изменили мои представления о дозволенном. Мой сын впервые в жизни влюбился, когда ему было шесть. А в пять лет, когда мимо прошла красивая девушка, он сказал: "Как бы я хотел увидеть ее голой под душем". В девять у него уже три года как была девочка, и он говорил мне: "Мам, расслабься, у нас все было". Дети ведь тоже думают о жизни, смерти, любви, потере, и им интересно разговаривать об этом.

С другой стороны, я становлюсь старше, и, быть может, поэтому книги становятся мрачнее. Но дело еще в том, что истории сочиняют себя сами. Никогда не знаешь, куда они тебя приведут.

Вы открывали Франкфуртскую книжную ярмарку, которая в этом году была полностью посвящена электронным книгам. Не боитесь наступления электронных книг?

А чего их бояться? В любом формате книга рассказывает историю, а я знаю, как истории завораживают детей.