Ровно десять лет назад Андрей Смирнов получил приз карловарского фестиваля за роль советского писателя Чернова в фильме "Чернов". Сегодня Смирнов — снова один из претендентов на награду, только за роль ненавидевшего Советы писателя Ивана Бунина в фильме "Дневник его жены". Корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ встретился с режиссером и актером АНДРЕЕМ СМИРНОВЫМ.
— Я знаю, как много для тебя всегда значил Бунин. Чем стала в твоей биографии эта роль?
— В дни съемок предыдущего фильма Алексея Учителя "Мания Жизели" мы как-то зашли в Париже в кафе, и моя дочь Дуня сказала: "Есть шикарная идея. А давайте снимем фильм про Бунина и Галину Кузнецову, и папаша нам сыграет Бунина". Первой моей реакцией было возмущение. Меня приятно удивил Дунин сценарий, и хотя какие-то вещи вызывали сомнение, но в некоторых сценах мне отчетливо послышался голос Бунина. В общем, по просьбе Учителя я три года проходил в бунинской прическе.
— А если бы ты был ее режиссером, наверное, снял бы бунинскую историю как-то иначе?
— Да, от режиссерского взгляда избавиться невозможно, и когда я смотрел первые сборки материала, у меня было чувство тревоги. И вместе с тем еще по съемкам было очевидно, что Алексей Учитель профессионально вырос по сравнению со своим первым опытом в игровом кино — "Манией Жизели". Кроме того, я увидел другой тип повествования, чем тот, к которому привык. Я смотрел на все это не без зависти.
— Тебе помогало или мешало внешнее сходство с Буниным?
— Так действительно бывает, что становишься похож на того, кого любишь, кем занимаешься, о ком думаешь. Но это все-таки внешние вещи. Есть еще одна черта, которая нас с Буниным сближает,— это раздражительность и способность впадать в беспричинную ярость. Но все остальное, разумеется, гигантская разница.
Больше всего меня волновало вот что. Все знавшие Бунина свидетельствуют, что он был невероятно артистичен. Станиславский, послушав его за столом, предложил ему вступить в труппу Художественного театра. И по фотографиям видно, что он всегда успевал принять изящную аристократическую позу и несколько надменное выражение лица. Мне удалось найти только одну фотографию, где Бунин запечатлен с беззащитной улыбкой, и как раз она многое мне открыла.
Мне трудно говорить о результате, но когда я смотрю готовый фильм, вижу лишь несколько кадров, где я похож на Бунина. В остальных это все же некий персонаж, коллективно придуманный нами. Из своей шкуры не выскочишь. И режиссер вовсе не стремился акцентировать внешнее сходство с героем. Он хотел вытащить из меня другое: внутреннюю драму, круг забот, горизонты духовной жизни. И с точки зрения режиссуры это правильно. Хотя я прекрасно понимал, что масштаб личности гения передать невозможно: Бунин написал такие страницы, которых никогда не было и по сей день нет в русской прозе.
— Это твой второй визит в Карловы Вары. Изменилось ли что-то за десять лет?
— Во-первых, фантастически изменился город. При первых зарубежных поездках на меня особенно тяжелое впечатление производили окраины Австро-Венгерской империи. По Праге, по Будапешту было видно, что когда-то это были уютнейшие уголки Европы с прекрасно организованной жизнью. Социализм безобразно изменил и облик фасадов, и главное — систему общения людей. Теперь в Карловых Варах не осталось и следов этого уродства. Чехи опять вернулись в Европу, и их жизнь кажется человечной и благоустроенной.
Что касается фестиваля, и здесь разительная перемена. Десять лет назад мне было, конечно, приятно получать приз, но на русском фильме было всего 100-150 человек. Советская армия только что ушла, и чехи не хотели смотреть наше кино. Хотя и тогда мне было ясно, что когда-нибудь русская культура сюда вернется. И все же видеть теперь на нашем просмотре полный зал, толпы студентов, собравшихся со всей страны,— это была огромная счастливая неожиданность. Сразу видно, что для этих молодых людей кино составляет существенную часть жизни. Мне бы хотелось, чтобы наш московский фестиваль тоже вышел к этим параметрам.