Петербургский музей Ахматовой показал выставку "Иосиф Бродский, Ленинград. Фрагменты". Она приурочена к 60-летию поэта.
Все фотографии сняты Михаилом Лемхиным, ленинградцем, живущим с 1983-го в Сан-Франциско. В 1998 году они вышли в Нью-Йорке отдельным альбомом. Предисловие написал польский лауреат Нобелевской премии по литературе-1980 Чеслав Милош, послесловие — крупнейший западный культуролог Сьюзанн Зонтаг. То есть все умные слова уже сказаны.
До сих пор "Бродского" в российских библиотеках не было. Музею Ахматовой его подарил автор. В благодарность музей развернул экспозицию.
Почему альбом Лемхина вызвал такое брожение умов, догадаться можно. В книге отзывов о выставке, заполненной уже в Петербурге, любопытно было наткнуться на вялый лепет по поводу "поколения 60-70-х": мысль так и не родилась, но направление было взято верное. Лемхин разбил старый миф о своем поколении как о заложнике тоталитарной системы, брежневской стагнации. Лемхин рассказал о том же, что и многие его пишущие и рисующие сверстники: в Ленинграде 60-70-х жить тошно. Но начисто лишил эту тошноту всякого политико-социально-этнографического оттенка. Если на его снимке и выскакивает уличная надпись "Слава Советскому Союзу", то лишь как приправа к общему идиотизму пейзажа: бронзовые лапы и полосатый платок громадного сфинкса на фоне уродливой бетонной коробки типовой гостиницы.
Город Лемхина сползает в тихое безумие. Ленинград на снимках занимается тысячей повседневных дел. Ездят машины, ждут автобусов горожане, отправляются за покупками домохозяйки, дворники жгут листья. Но каждое действие окрашивается какой-то зловещей многозначительностью. На снимке происходит совсем не то, что запечатлено. Например, легковое авто в плотном кольце автобусов и троллейбусов — всего-навсего закипает обычная уличная пробка, а у Лемхина это выглядит так, будто большие хищные автобусы охотятся на растерянную легковушку. Пожилая женщина грузно осела на низкой скамейке подле кладбищенской ограды, позади могилы припаркована машина. Но фотография сплющила пространство, и вышло нечто ужасное: тетенька, возведя очи, припала к капоту "Запорожца", точно к жертвеннику. Смысловые опечатки узакониваются безукоризненно правильным ритмом снимка. Так, фигурки санитаров вдруг появляются в окнах крупно взятого роскошного дома строго симметрично друг другу, люди в ожидании автобуса подпирают ближайшую стену на манер кариатид, сгорбившийся нищий на скамейке идеально рифмуется с полукружиями окон и балконов осыпающегося по соседству ветхого особняка. Как будто так и должно быть.
Умиротворяюще равен самому себе только Бродский: немолодой, лысеющий, слегка обрюзгший. Уже покрытый глянцем мировой славы. Если город Лемхин снимал до своей эмиграции, то Бродского — уже за границей. Проделав с ним все, что полагается проделывать портретисту с великой моделью. Поэт время от времени гудит стихами, отгородившись от публики книгой или пачкой исписанных листков, отверзает уста перед микрофоном, предлагает соотносить собственный профиль с каменным ликом сфинкса, намекая на существование разного рода поэтических загадок. И едва зритель успевает вызубрить круглую металлическую оправу очков и неизменную сигарету, как тотчас от самого Бродского Лемхин буквально оставляет только сигарету и очки, забытые, разумеется, на томике стихов. То есть обрабатывает внешность Бродского для будущих хрестоматий, где Пушкин представлен бакенбардами, Чехов — пенсне, а Толстой — характерной бородой.
Впрочем, Бродский на этой выставке скорее не персонаж вовсе — такой же зритель, как и все остальные. Его портреты вплетены в экспозицию наподобие орнамента, отделены друг от друга почти что равным количеством пейзажей и служат своеобразным комментарием к сериям снимков. Поэт у Лемхина наблюдает за превращениями города и реагирует соответственно. Перепробованы все классические позы созерцания: с дымящейся сигаретой, с руками у рта, подбородок подперт кулаком и т. д. Он прыскает, напряженно вслушивается, изумляется, скептически усмехается, устало трет глаза. То же самое предлагается делать публике. Кто-то после такого созерцания пишет в книге отзывов: "Некоторые фотографии останутся в моей памяти на всю жизнь, несмотря на их несколько мелковатый размер".
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА