Вчера на 73-м году жизни скончался художественный руководитель Московского Художественного академического театра имени Чехова, народный артист Советского Союза Олег Ефремов. Он был крупнейшим русским актером и режиссером. Но кроме десятков ролей в театре и кино и знаменитых постановок была у него главная роль — он был великим строителем театра. Для русского театра никто не сделал в последние 50 лет столько, сколько Олег Николаевич Ефремов.
Можно сказать, что делом жизни Олега Ефремова была борьба с неправдой и фальшью. Сегодня это звучит несовременно. Но все вехи в театральной карьере Ефремова — будь то работа в Центральном детском театре в начале 50-х, основание театра "Современник" в 1956 году и 15 лет руководства этим театром, последовавший затем переход в Художественный театр и долгие, полные разочарований и настоящей борьбы 30 лет, которые он провел в кресле руководителя МХАТа,— все эти главные периоды жизни Ефремова были, в сущности, связаны с поисками возможностей для постоянного обновления.
Новой, "оттепельной" интонацией поразили публику спектакли по пьесам Виктора Розова в детском театре. Живыми, человеческими голосами заговорили персонажи современниковских постановок. Призванный встревоженными мхатовцами спасти Художественный театр Ефремов в 70-е годы вывел полумертвый, окоченевший от вранья МХАТ из долгого послевоенного анабиоза.
Олег Ефремов был одним из главных "шестидесятников", настоящим лидером, но не номенклатурного, партийно-комсомольского образца, а какой-то природной закваски. Статус этот пришел к Ефремову еще в молодости, в 50-е годы и закрепился за ним на всю жизнь. "Стало пусто",— растерянно повторяли вчера, получив известие о кончине Ефремова, самые разные российские режиссеры и актеры, даже те, кто по возрасту старше его. Так говорят, когда уходит кто-то, за кем можно спрятаться, на кого почти бессознательно возлагают неформальную ответственность за все поколение. Руководителя МХАТа воспринимали именно как вожака, он был едва ли не последним высшим профессиональным и нравственным авторитетом в театральной среде.
Гражданская позиция никогда не была для Ефремова простой конъюнктурой, даже когда он ставил трилогию о русских революционерах в "Современнике" или производственные пьесы во МХАТе. Едкий, рискованный "Голый король" Шварца или чеховские постановки в той же мере были продиктованы беспокойным чувством важной общественной миссии. Ефремов — едва ли не последний деятель российской культуры, в котором художник и гражданин органично жили душа в душу. Доверие и энтузиазм других вдохновляли его, недоверие и равнодушие — злило и делало непримиримым. Он остро ощущал любое внутреннее неблагополучие, поселявшееся в недрах его дела. И был способен на резкие, болезненные шаги, был готов идти наперекор общественному мнению — как это случилось в знаменитой истории с разделом МХАТа в конце 80-х,— если твердо верил, что прав. Очевидно, что он был востребован тем временем, в которое ему пришлось жить.
Когда в последние годы многие ругали Художественный театр за застой и неудачные спектакли, самого Ефремова никак не удавалось сделать главным адресатом упреков. Потому что первым, кто во всеуслышание говорил о неблагополучии, был сам художественный руководитель. Олег Ефремов искренне, почти свято верил в идею Художественного театра, идею особого служения искусству сцены. После 100-летнего юбилея театра он был одержим мыслями об очередной реорганизации МХАТа. "Ген театрообразования", который он полагал одним из главных свойств мхатовской традиции, конечно, был и программным геном его, ефремовской, биографии.
Он верил, что оправданно существование только такого искусства, которое рождено единством устремлений компании людей. Только такого искусства, которое в меру сил сопротивляется всеобщему хаосу жизни и открывает что-то важное и благородное в человеке. Слово "развлечение" по отношению к театру было для Ефремова самым страшным ругательством. И в этом убеждении он, конечно, не совпадал с общим настроением последнего десятилетия. Тем не менее измученный тяжелыми болезнями Ефремов странным образом ничуть не выглядел старомодным, отставшим от жизни человеком. Последние месяцы он с трудом передвигался — легкие стали совсем отказывать,— но все равно появлялся на московских премьерах, репетировал в Камергерском "Сирано де Бержерака", премьера которого вот-вот должна была состояться, мечтал о новой студии для молодых мхатовцев и опять обсуждал реформы.
В интервью "Коммерсанту", оказавшемся одним из последних его интервью, Ефремов, бывший человеком, в общем-то, несентиментальным, вдруг позволил себе размечтаться совсем в духе любимых им чеховских героев: "Уже ведь понятно, что существуют разные источники энергии, малоизученные. Может быть, от этого мы и помираем раньше времени. Когда-нибудь мы все это поймем. И человек будет, естественно, жить столько, сколько ему положено. Он не будет страдать, когда он заканчивает свою жизнь, потому что будет чувствовать, что выполнил свой долг. Через сто лет, может быть, так и будет". Хочется верить, что вчера днем в своей московской квартире на Тверской почти напротив Художественного театра Олег Ефремов не страдал. Потому что вся его жизнь была с честью выполненным долгом.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ