В Мариинском сегодня премьера "Золота Рейна" — первой из четырех опер тетралогии Рихарда Вагнера. Нибелунги куют кольцо, боги обживают замок Валгаллу, русалки рассчитывают прыжки в волнах. Условия для этого создает художник-постановщик, известный немецкий сценограф ГОТФРИД ПИЛЬЦ. О своем Вагнере он рассказал корреспонденту Ъ ОЛЬГЕ Ъ-МАНУЛКИНОЙ.
— В прошлом году вы закончили "Кольцо Нибелунгов" в Финской национальной опере. Вы будете оформлять и полное петербургское "Кольцо"?
— Мы обсуждали концепцию всех четырех опер. "Валькирия" планируется на весну 2001-го, "Зигфрид" — на осень, "Гибель богов" — в 2002-м. Кстати, в Хельсинки было мое второе "Кольцо". Никогда не думал, что придется ставить третье.
— Не хотели?
— Я не думал, что мне вообще выпадет делать "Кольцо". В 80-х я сделал тетралогию в Германии. Это была очень заметная постановка. Экологическая концепция, все заканчивалось атомной катастрофой — как раз накануне Чернобыля. Я решил: одного "Кольца" достаточно. Десять лет спустя Гец Фридрих предложил делать цикл в Хельсинки. Когда меня спрашивали про следующее "Кольцо", я отвечал, что такую работу нужно обдумывать годы. Я не люблю повторяться. Но многое зависит от того, где ставить, кто дирижер, кто режиссер. С другой стороны, можно каждый год делать новое "Кольцо", потому что в нем столько материала! Сейчас я так погружен в "Кольцо", что мне интересно делать его снова и снова.
— Ваша работа в оперном театре — призвание, судьба, случайность?
— Вся моя жизнь — это опера. Я родился в Зальцбурге. В пору моей юности молодым людям нечего было делать в городе, кроме как слушать музыку. Года в три я хотел стать композитором. Родители считали, что я недостаточно одарен и вообще должен стать дантистом, как отец. Рисовать я тоже любил. В четырнадцать лет я впервые услышал оперу на Зальцбургском фестивале и решил: вот что я хочу делать. Я поехал учиться в Вену у знаменитого сценографа Каспара Неера. С тех пор я оформил более двухсот опер.
— Новая Финская опера обладает идеальными техническими возможностями. Что вам позволяют технические возможности Мариинки?
— Опера в Хельсинки действительно одна из самых современных. У меня было абсолютно все, и я сделал самое большое количество декораций в своей жизни! В Мариинском нет пространства под сценой, нет по бокам, нет за сценой, зато у меня есть возможность сделать цикл более концентрированно, не так иллюстративно. Сейчас я не знаю, будет ли сценография единой для всех четырех опер: я должен посмотреть, как это работает.
— Будет ли что-нибудь "русское" в вашем Вагнере?
— Будет, но я об этом не скажу. Русская культура вдохновляла меня с юности. Один из моих любимых композиторов — Мусоргский. Очень люблю Прокофьева. Ставил оперу "Мастер и Маргарита" по Булгакову немецкого композитора Йорка Хеллера. И, конечно, русские живописцы: Татлин, Малевич — я считаю его одним из самых великих художников уходящего столетия.
— Вагнер предписал сценические ситуации, которые в XIX веке казались невыполнимыми. Внук Вагнера как-то сказал, что, если бы его дед жил в ХХ веке, он бы работал в Голливуде. Вас увлекает воплощение этих чудес современными средствами?
— Моя любимая фраза из Вагнера: "На следующий год я все переделаю",— так его испугало то, что он увидел на сцене. Между тем то, что композитор думает, то, что пишет в ремарках, и то, что потом видят на сцене,— большая разница. Никто в точности не знает, что Вагнер говорит нам. Если сделать, как он предписал, получится кино. Возьмем первую сцену "Валькирии" — это же Стриндберг!
— Вагнер на байройтской премьере "Кольца" говорил друзьям: "Да не смотрите же, слушайте!". Вы не считаете в глубине души, что Вагнера невозможно или не нужно ставить?
— Я не очень люблю слушать музыку в концерте: мне мешает зрелище людей, ее играющих. Сценография же придает слушанию музыки нечто особенное. Но вопрос в том, как ставить. Я стараюсь, чтобы сценография помогала слышать музыку,— вот моя программа. Она срабатывает не каждый раз. Многое зависит от обстоятельств.