"Может, они не со зла? Просто невежественные, неодаренные и малоумные люди вдруг получают возможность не торговать, не просиживать стулья в канцелярии, не спекулировать, не обслуживать более богатых и достойных, а самоуправно делать что-то странное, что называют искусством". Так писал в дневнике Юрий Нагибин, обиженный чьими-то поправками к своему сценарию. По-видимому, каждый, кто сталкивался с профессиональным искусством в какой бы то ни было сфере, испытывал подобные чувства. Отчего-то всюду возникают иерархии, формируются они суммой смутных впечатлений разных, часто случайных, несведущих и нечувствительных людей. В результате, например, на обломках советской иерархии литературных ценностей возникло с полдесятка других, и при ближайшем рассмотрении оказывается, что они все — от ультрапатриотической до архиавангардной — обладают чертами врожденного идиотизма, свойственного прежней. В эти термитники не вобьешься ни ногой, ни когтем: стеной стоят друг за друга "неодаренные и малоумные", охраняя делянку, привечая своих, игнорируя чужих.
Тем приятней, когда у кого-нибудь достает смелости и отчаяния, чтобы взяться за письмо с чистого листа, не глядя ни на предшественников, ни на соседей, просто потому, что этого требует жизненная практика автора. Вот книга из таких. Называется она "Банан" и написал ее Михаил Иванов. Прямой, "как есть", рассказ о жизни, исполненный в манере наивного письма постепенно выявляет вполне романный сюжет. "Банан" — это в школе данное и на всю жизнь сохранившееся прозвище героя (он же автор) Михаила Иванова. Благополучные дома на Ленинском, благополучные семейства, давшие первое поколение советских "мальчиков-мажоров". Героические места ранних семидесятых, вроде пивбара "Пльзень". Пластинки King Crimson и Rolling Stones. Бесполосые сертификаты. "Суперрайфл". Радости инициации. И особая разновидность пьянства — не трагически-ерофеевская, а студенчески-карнавальная. Встретив в тексте Иванова слово "Хирса", я осклабился, заозирался одичало. Был ведь такой напиток, и пили ведь его мы.
Началось все, впрочем, с пионерского детства. "Когда не было табака, в ход шли сухие листья, и ребята курили трубку мира, лежа возле вигвама, все подходы к которому тщательно минировались. Минирование производилось просто — Миша и Сережа срали вокруг вигвама, перегораживая все подступы и оставляя только тайную тропу. Таким образом, ступив пару раз в говно, чужаки уходили. Прекрасное было лето". Затем студенческие годы, описанные ровно так, как принято было говорить о них в те времена: в начале следующей попойки вспоминали подвиги, совершенные на предыдущей. Но жизнь Банана оказалась длинной: как и многие не то чтоб опустившиеся, а скорей так и не поднявшиеся люди его круга, он менял работы и занятия, став в конце концов переводчиком видеофильмов. И пил, конечно. Финал книги медлителен и мрачен: герой оказывается после очередного запоя в психушке, где живет, поддерживая видимость душевного равновесия сложными комбинациями таблеток. Затем он едет в Таиланд — страну, где незадорого продается карнавал, ему уже не нужный.
Не знаю, есть ли у "Банана" шансы как-то вписаться в существующие литературные системы: автор никому не свой и никуда не вхож, он не писал раньше, он не молод. Вытащил его на свет Александр Михайлов, издатель и редактор журнала "Соло" и неутомимый искатель самородных талантов и самодельных текстов. Но если "Банан" не заметит наша словесность — тем хуже для словесности. Это грубоватая книга обошлась, кажется, вообще без традиции, жанра и игры — и заставляет себя читать повелительней, чем вялые журнальные вымыслы или припомаженная мемуаристика второсортных мэтров.
На вопрос "Отчего такое множество людей живет так тяжело и почему, чем человек большей чувствительностью и зоркостью наделен, тем ему хуже?" можно отвечать бесконечно. Но среди множества социальных диагнозов есть и такой: "провинция". Объемистая книга стихов кемеровского поэта Сергея Самойленко называется "Неполное смыкание век". Название вроде хорошее и верное по смыслу — речь идет о существовании лирического героя в поэтическом (и — отчасти — алкогольном) полусне, который только и дает защиту от бреда жизни. Но, к несчастью, был уже такой рассказ загадочного прозаика Дмитрия Бакина (автора нескольких элегантных рассказов, лауреата Антибукеровской премии никто никогда не видел: он работает якобы шофером, с литературной публикой знаться не желает и премию получать прислал красавицу-жену) под названием "Лагофтальм". Медицинский термин означает ровно то же самое — неполное смыкание век. И в этом повторе — по неведению Самойленко так назвал свой сборник, по забывчивости ли? — сказалась общая незадачливость, недовыстроенность его поэтической биографии. В восьмидесятые годы Самойленко был одной из ярких литинститутских звезд; во всяком случае его стихотворение "Я мог бы в цветущую воду входить дважды..." знали все, кто там тогда учился. Но литературная карьера как-то не пошла, ни в какие кружки и группы Самойленко не вписался — и вот, получился пока что такой кемеровский Бродский. И стихи-то все лучше, и мастерства только прибавляется — а все-таки, читая их, видишь не то, что в них сказано, а тоскливую шахтерскую глушь, которая, кажется, всю душу из человека вытягивает. Иначе говоря, выдумываешь сопутствующий сюжет о внутренних эмигрантах новой России вместо того, чтобы внимать гармонии звуков. Хотя, наверное, социально ответственный критик мог бы сказать, что эта самая внутренняя эмиграция целого литературного поколения из свободной в общем-то страны и есть главная тема Самойленко, а уж каким способом эту тему внедрили в пустую читательскую голову — дело второстепенное.
И то правда: редкие крупицы мыслей возникают внезапно и спровоцированы могут быть едва ли не любым высказыванием. Небольшая книжка "Мир прозы Юрия Трифонова" представляет собой изданный стараниями энтузиастов сборник докладов, которые были прочитаны на 1-й международной конференции, посвященной творчеству этого писателя. Литературоведческий дискурс — явление странное, выспренность заголовков наподобие "Писатель грядущего столетия" навевает смех сквозь сон; но терпеливый любитель Трифонова обнаружит мелкие драгоценности даже в этом неравномерном потоке. Лишний раз вспомнить Трифонова никогда не вредно: в конце концов, он, как никто другой, описал культурно-государственную махину, которая перемолола и Банана, и лирического героя Сергея Самойленко и многих прочих, не успевших даже пикнуть.
Михаил Иванов. Банан. М.: Соло, Русский ПЕН-Центр, 2000.
Сергей Самойленко. Неполное смыкание век. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2000.
Мир прозы Юрия Трифонова. Екатеринбург: Издательство Уральского университета. Екатеринбург, 2000.