В Петербурге прошел второй фестиваль русскоязычных театров стран СНГ и Балтии "Встречи в России. Русские театры на рубеже XXI века". Главным его событием стал "Недоросль", поставленный московским авангардистом Борисом Юханановым в Русском драматическом театре Литвы.
На фестивале в Балтийском доме были представлены Литва и Латвия, Грузия, Армения, Украина, Беларусь, Киргизия, Молдова, Эстония. С потолка театрального фойе до самого пола свисали их флаги. Среди государственных драпировок стояли три манекена в платьях чеховской поры — намекали на то, что русские зарубежные театры, как три сестры, только и грезят о столице. Вокруг драпировок ходили театральные маньяки, отсматривающие все подряд, и громко дивились ажиотажу публики. Юхананов пообещал в буклете выдать нечто, достойное не мальчика, но мужа: реконструкцию спектакля XVIII века, сквозь которую просвечивал бы театр современный. Не пустяк какой-нибудь, а произведение на прочной научной основе.
Никаких особых смыслов Юхананов из Фонвизина не вычитал. Все, что касалось старины, было позаимствовано из книги актера и историка Юрия Озаровского. Постановочные трюки собственного производства вводились исключительно для того, чтобы время от времени встряхивать публику, одуревшую от обстоятельной чинности старинного театра.
Знаменитый текст произносили так, точно его еще не успели растащить на поговорки: выравнивая все ударные моменты. Кто-то погромче, с выражением, размеренно закругляя интонации. Кто-то потише, тускло, но тоже размеренно. Даже суперхит "не хочу учиться — хочу жениться" не вызвал в зале никакого энтузиазма. Персонажи вещали лицом к зрителям. Очередному оратору дозволялось размахивать руками, переступать с ноги на ногу и хлопотать лицом. Остальные внимали, оцепенев во фронтальных позах: сцепив руки на животе, заведя их за спину, скрестив на груди или заложив за отвороты камзола.
Старинный театр уравновешивался современным с бухгалтерской тщательностью. Персонажей, одетых в достоверные камзолы и парики, художник Юрий Хариков поместил в черно-белую полосатую комнату, будто склеенную из бумаги. Действие шло под фонограмму натуральных "звуков природы": трещали птицы, мычали коровы, хрюкали свиньи. Самих животных изображали актеры в пестрых балахонах и громоздких масках-головах. Такие обычно пристают к посетителям супермаркетов: курица предлагает бульонные кубики, корова — сливочное масло. На месте оркестровой ямы пролегла широкая полоса черной бутафорской грязи. В ней утопали пухлые розоватые подушки. Из каждой торчали некие отростки: то ли уши, то ли ноги. Все ребусы "современного театра" были заткнуты в щели между эпизодами. С колосников спускалась черная изгородь. Таинственный блондин в рубахе до пят, распустив по плечам длинные волосы, затягивал чувствительный романс. Тут же алый петух с гребнем, размером с лосиные рога, топтал белую курицу. Под счет блондина коровы, свиньи, птицы, маршируя, бодро перестраивались в шеренги.
В протокольные сцены животные тоже забредали, несколько перебивая стилизованную статику групп и монотонность протяженных диалогов. Пока, например, дряхлый Стародум излагал Правдину и публике свои жизненные принципы, в комнату, позвякивая колокольчиком, вошла корова с алюминиевым бидоном. Невидимо, как официантка, разлила молоко по блюдцам и кринкам, села на стул, поставив бидон на колени, и тоже стала слушать Стародума. Получилось смешно. Большего, однако, режиссеру выдоить из нее не удалось.
Через пару минут корова встала и пошла к выходу. Сцену снова заволокло скукой, которая давно стала основным свойством юханановской режиссуры. Правда, в сравнении с его многочасовым "Фаустом" при участии кошек Куклачева, занудство "Недоросля" отнюдь не смертельно. Фонвизин писал не так размашисто, как Гете. Да и вместо кошек — коровы, куры и свиньи. Все-таки побогаче.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА