На сцене Театра Российской армии в рамках фестиваля "Золотая маска" состоялся показ оперы "Молодой Давид". Привозная постановка Новосибирского театра оперы и балета является одной из двух современных опер, номинирующихся на национальную театральную премию.
Ветхозаветная история о неправедном царе Сауле и пастухе Давиде, кажется, отловлена уральским композитором Владимиром Кобекиным и москвичом либреттистом Алексеем Париным в самых недрах вагнеровского "Парсифаля" — гигантской оперы про неискушенность, перевоспитанную в долг; дикость, приобщенную к культуре; язычество, осмысленное как первородный грех, и религию — обитель справедливости.
Молодой пастух Давид, назначенный свыше принять власть у израильского царя Саула,— субъект Божьей воли и объект земного несогласия с ней. Саул, с одной стороны, предлагает Давиду в жены свою дочь, с другой — хитроумно ставит ему ловушки. Зависть и душевная болезнь окончательно корежат Саула, и без того загибающегося от не осмысленной им вины перед Богом. Но участь его преемника не лучше — подвиги наивной молодости сменяет самодовольная поза хозяина Израиля. Остывшая к нему рыжеволосая красавица жена наказана бесплодием. Хеппи-энд отсутствует.
Отсутствует и то, что, казалось бы, неизбежно в провинциальной постановке такого рода — амбициозный символизм. Владимир Кобекин написал музыку для небольшого оркестрового состава (без ударных и низкой меди). Алексей Парин сочинил либретто для миниатюрной группы солистов (три баса и два сопрано) и монохромного мужского хора. Режиссер Дмитрий Черников изобрел нетривиальные обстоятельства действия: мужской хор за спинами слушателей; оркестр с дирижером в правом углу сцены; в центре расчерченного на квадраты в духе Мондриана задника — видеоэкран, транслирующий уста Пророка; а на пустом просцениуме — солисты и чуть мюзик-холльная миманс-массовка.
Драматургия завязана исключительно на музыке. Античная режиссерская схема бесстрастного хорового комментария уравновешена красивой архаикой древнерусской просодии. Персонажи начисто лишены психологизма. Оркестровый язык временами напоминает Вагнера, временами — Стравинского. Приятная для конца ХХ века цельность звукового текста апеллирует к созерцанию, а не аналитике, к слышанию тонких материй: скрипичного соло над хором (в сцене победы над Голиафом) или романтического отзвука Чайковского ("Откуда эти слезы?") в ветхозаветной строке "Откуда этот огнь?".
Гипертрофированная бутафория — колесница с внутренностями распотрошенных филистимлян-язычников, камень поверженного Голиафа, гипсовые маски — свидетельницы Давидова плача,— осмысленно вписана в сценические пустоты, где живет без конфликта с поющими участниками действия. Метафорами асимметричных мизансцен художник Игорь Гриневич совершенно не давит зрителей, а осторожно вводит в спокойный ритм, установленный дирижером Алексеем Людмилиным.
Видевшие "Молодого Давида" в Новосибирске утверждают, что спрос на него все-таки уступает спросу на афишных старожилов. Ходят скорее из-за того, что поставил спектакль московский режиссер, а либретто написал московский культуролог. То, что современная опера вообще редкий прецедент, кажется делом вторым. Однако Москва, не избалованная оперным "свежаком", ощутила в "Молодом Давиде" не только афишный прорыв, но и явный укол самолюбию — такого легкого контакта с современностью на нашей оперной сцене нет.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ