Московские собаководы понесут собачий кал на Эверест, читая Акунина
... и время подбирать нагаженное. Для начала — случай из личной практики. Находясь как-то на побывке в городе Франкфурте, я отправился со своим приятелем в супермаркет. Вроде не первый раз уже, и ничем не удивишь, и о назначении тысячи жидкостей и полутысячи щеточек если и не знаешь, то догадываешься. Уж не пялишься на полки, а так, скользишь вполглаза. Идешь сразу куда надо — к пиву там, к сосискам. Но вот привлекли мое внимание все-таки необычные пакетики из целлофана, в форме руки. "Это еще зачем? — поинтересовался я.— Посуду мыть?" Приятель засмеялся: "Да какую посуду? Для посуды совсем другие пакетики... Эти — для собачьего". То есть идея проста: выгуливая песика, ты имеешь на руке пакетик. Чуть собачка справит нужду, ты опрезервативленной рукой подбираешь вещество и относишь в мусорный бачок. "А если бачка нет? — спросил я наивно.— Так и идешь, неся на вытянутой руке это дело, как Данко свое сердце? А что, если стул у волкодава жидок?" Приятель посоветовал мне не задаваться проклятыми русскими вопросами. Но я не мог успокоиться: "Неужели все так и ходят, с пакетиками?" "Ходят-ходят,— заверил меня Никита.— Во-первых, штраф дикий; во-вторых, кто заметит, что ты не убрал,— заложат тут же". В который раз подивился я на немецкую рачительность. И забыл бы о пакетиках навсегда, когда б выйдя с покупками из магазина, не поскользнулся немедленно на продукте собачьей жизнедеятельности. "Ага! — закричал я торжествующе.— Значит, и на немца есть проруха!" "Да тут район такой,— говорил Никита, пока я очищал подметку о поребрик,— иммигрантов много, русские опять же..."
Славный городишко Франкфурт, но не в нем живем. Пару дней назад, включив телевизор, я минут пятнадцать слушал дискуссию московского мэра с журналистом Гореловым на ту же тему. Мэрия обязала московских собаководов убирать за своими собачками. Дело вроде бы похвальное. Но поглядев, как мучается Лужков, ища подходящий для эфира эвфемизм предмету разговора и не в силах найти его, все-таки кончает трогательными "какашками", понял я, что смущает меня в сорокинских пассажах градоначальника. Не утопичность затеи, нет. А то, что о пакетиках ничего не было сказано. Обязать убрать и не подумать о пакетиках — это по-нашему. Тоталитарно, если хотите. В конце концов, позитивный смысл консумеристской цивилизации (а у какой другой есть досуг думать о собачьем дерьме?) в том, чтобы дать обывателю приятный инструмент даже для не очень-то приятных дел.
Впрочем, есть у нее и негативный смысл. Он-то и освобождает место подвигу. Сейчас март — как раз в это время каждый год многочисленные экспедиции отправляются в Гималаи. На этот раз среди прочих есть группа американца по фамилии Хоффман, которая идет на Эверест с единственной целью — стащить с величайшей горы весь мусор. По идее, каждая экспедиция должна уносить за собой все, что принесла,— к этому обязывают правила восхождений. На самом деле это еще менее реально, чем заставить москвичей таскать собачье дерьмо на помойку. Потому что там, на Эвересте, холодно и нет кислорода. И человек там озабочен только одним — как выжить. Пустой кислородный баллон альпинист бросает на вершине не потому, что он — темная малообразованная тварь, а потому, что у него нет сил тащить вниз ни единого лишнего грамма. Естественно, за десятилетия восхождений все Гималаи и Эверест в особенности оказались страшно замусорены. И героический американец, вдохновленный теорией малых дел и лозунгом "Если не я, то кто?", отправляется чистить гору. Геркулес? Скорее Сизиф.
Дерьмово-мусорные процессы, которые можно было бы назвать эскалацией бесплодного благородства, имеют аналог в постмодернистской культуре. Новейшая пьеса Б. Акунина, публикуемая в #4 "Нового мира" вдохновлена, как мне показалось поначалу, именно идеей расчистки русской литературы от мусора аллюзий и говна истолкований. Акунин занялся Эверестом по фамилии Чехов — а именно "Чайкой". Время действия — после финала чеховской пьесы. Дорн (фон Дорн = Фандорин) выясняет, что Треплев не покончил с собой, но был убит. В первом акте у Акунина (совершенно пародийном) это и растолковывается. Второй — собственно расследование. Точней, не расследование, а восемь вариантов признаний в убийстве различных персонажей. Признания эти легко извлекает из по-чеховски суетливых, но на редкость малосимпатичных клонов персонажей "Чайки" доктор Дорн — но лишь для того, чтобы в финальном, восьмом дубле такое же признание в убийстве графомана и невротика Треплева извлекли из него самого.
Мотив? Тут и заключен самый интересный поворот акунинского сюжета — который оправдывает чтение пьесы (далеко не такой занимательной, как романы этого автора). Дорн "мочит" Треплева за то, что тот убивает животных. Подстреленная живодером чайка переполняет чашу терпения протоэколога. "Хватит ему глумиться над окружающим миром!" — решает Дорн и кончает придурка. Что же, ни за что ни про что подстреленную чайку всегда было страшно жалко. Пока Заречные да Аркадины кривлялись, обормот погубил зачем-то безобидную тварь. На самом деле постмодернизм в литературе — не что иное, как артикулирование некоторых простых, первичных и естественных реакций. "Детских", если угодно. "Птичку жалко".
Но и тут мы втыкаемся в негативный смысл. Почистить вершины? Отлично! То, что экспедиция мусорщиков обойдется в сотни тысяч долларов и, мягко говоря, небезопасна,— не имеет значения. Жест идет от сердца. В городе масса более существенных, чем собачий кал, проблем, и в любом случае непонятно: как с ним бороться? И то верно. Но порыв естественен — и слава Богу.
В результате игры ума мы имеем довольно тоскливое чтение, вроде самой "Чайки", только похуже — тоже не принципиально. Главное, она была, эта игра. Дочитав да подумав, я решил, что Акунин едва ли ставит перед собой какие-то специальные литературные задачи. И в интервью, которые его создатель сейчас раздает направо и налево, он всего лишь великодушно банален. Ему просто нравится сочинять.
Лужкову просто нравится управлять городом. Полоумному американцу нравится ходить в горы. Идеи, сопровождающие эти действия, и любые интерпретации их, в том числе и эта колонка,— всего только побочный продукт. Экскремент, если хотите. Кому-нибудь когда-нибудь придется его убирать, но лично у меня под рукой нет целлофановых перчаток.