Вчера в Троице-Сергиевой Лавре отпевали 18 омоновцев, погибших в Грозном. А хоронили из них только 11. Говорят, что шестерых пока не опознали родственники. А еще про одного вообще ничего не говорят. Но отпевали всех.
— Устроили нам наши мальчики восьмое марта,— говорила молодая женщина в огромной очереди к трапезной. В руках у нее были четыре гвоздики.
Женщину поддерживал под руку дюжий рябой человек. Его поминутно толкали, говорили ему "извините" и проходили вперед люди с венками.
— Да хватит уже,— огрызался рябой.
— У нас там племянник. Мы родственники.
— Что же? Все родственники? — рябой начинал злиться.
И женщина, которую он поддерживал под руку, сказала ему:
— Женя, замолчи. Стыдобища тебе. Все родственники.
В Сергиевом Посаде действительно, кажется, в похоронах участвовали все. Всякий прохожий на улице, объясняя мне дорогу, рассказывал заодно и про то, как самолет с "грузом-200" долго стоял в Чечне, и вообще город не знал, похоронят ли сегодня. И про то, как сначала хотели устроить панихиду в спорткомплексе "Салют", но потом патриарх приказал отпевать в Лавре. И про того парня, которого сначала записали в погибшие, а потом он оказался живой и теперь будет жить сто лет.
Владельцы частных магазинчиков и киосков закрывали свои лавочки и шли в Лавру. Продавцы государственных магазинов подменяли друг друга за прилавком и тоже шли в Лавру "хоть проститься".
Прощание началось в девять. А уже к десяти весь монастырский двор и вся площадь перед монастырскими воротами была запружена народом. И сплошной поток людей шел через монастырскую трапезную, где стояло одиннадцать гробов. И женщин уже несли под руки, и милиционеры, стоявшие в оцеплении, взялись за руки, да так и простояли, взявшись за руки, все время, пока отпевали. И милицейский полковник все время гонял двух плохо одетых мальчишек, которые норовили залезть на высокие перила монастырского крыльца: "Вы ж упадете, дурачье, и разобьетесь! Хватит уже нам."
Сколько там было людей? Пять тысяч? Десять? Двадцать? Я замерз и зашел в кафе выпить чашку кофе. Это было дорогое кафе. Посетители и официанты стояли возле накрытых и не тронутых столиков и смотрели по телевизору новости про то, что происходило рядом на площади.
Все желающие в трапезную зайти не могли. Заупокойная служба транслировалась через большие динамики на дворе и на площади.
День был солнечный. Купола сверкали. Дым из печных труб валил вертикально вверх. Кричали вороны. И надо всем этим — звук шагов, шарканье, неизбежно попадавшее в трансляцию службы. Шарканье, как будто целое усталое войско шагает куда-то без конца, и над этим войском диакон поет "со святыми упокой", и звонит колокол.
Выносить должны были к часу. Все это время в трапезной стояли раненые омоновцы — те, что выжили в злополучном бою. Они были на новых костылях. Никто не догадался почему-то подкрутить их парням по росту, поэтому ребята так и простояли всю службу, согнувшись почти до земли. А в час дня, когда сил уже не было, а начальство все никак не шло, раненые доковыляли кое-как до выхода и ткнулись лицами в снег. У них был жар от полученных ранений. Их не пустили больше в церковь, а отвели в машину "скорой помощи".
К концу отпевания в церковь вошел подмосковный губернатор Борис Громов. Потом, когда уже отпели и даже уже прочли послание патриарха, священник сказал: "У Бога нет мертвых, у Бога все живы".
Священник говорил это просто для того, чтобы заполнить паузу. Ждали министра внутренних дел Рушайло. Все три часа отпевания Рушайло провел почему-то не в церкви, а в монастырской гостинице и пришел уже только после "Вечной памяти". А он должен был говорить первым, чтобы, по словам священника, "соблюсти порядок и чинопоследование".
Рушайло обещал отомстить. Он обещал найти обязательно тех, кто устроил на омоновцев засаду. Потом он попросил прощения у матерей за то, что не уберег ребят. Потом сказал, что они пали как герои, в бою.
Потом говорил Громов. Обращаясь то ли погибшим, то ли к сиротам и вдовам, Громов сказал: "Вы должны знать, что вас не забудут".
Потом наступила пауза. Люди, стоявшие на улице и слушавшие панихиду по трансляции, подумали даже, что все уже кончилось и сейчас станут выносить. Но все не выносили. И пауза была долгой.
К микрофону вышел заместитель командира сергиевопосадского ОМОНа. Стоял и молчал. Потом сдавленным голосом сказал все же:
— Мы сегодня хороним братьев.
Потом еще помолчал.
— Братьев и нашего батю.
И заплакал. Здоровенный мужик.
Тогда уже запели "Святый Боже". На пороге трапезной показались монахи с хоругвями и свечами. Дворники рассыпали по ступеням песок с солью. Милиционеры — еловых веток. И стали выносить. Вынос каждого гроба сопровождался ударом колокола. Одиннадцать ударов. Хор из восьмидесяти семинаристов по трансляции.
Погибших разносили по автобусам и развозили по разным кладбищам. Когда в дверях показался первый гроб, лишь немногие мужчины в толпе сняли шапки долой и перекрестились.
Зато потом, когда несомые на руках гробы медленно проплывали от церковной паперти к монастырским воротам, многие в толпе вместе с хором в полный голос пели: "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас".
ВАЛЕРИЙ Ъ-ПАНЮШКИН.