Мальчику шесть лет. Поздновато, чтобы оперировать такой порок сердца. А у него тяжелый порок сердца, и оперировать надо. Его уже оперировали трижды — в Москве и в Томске. После двух операций в Москве врачи присудили, что ничего не поможет, кроме трансплантации сердца. После третьей отчаянной и виртуозной операции в Томске мальчик 30 дней пролежал в реанимации. Но выжил же. Теперь ему нужна четвертая отчаянная и виртуозная операция. Ее может сделать в Томске доктор — золотые руки — Кривощеков. Но во всей России не найдется реанимационного отделения, где этого мальчика могли бы после такой операции выходить.
Он боится. Нет, вы не понимаете, он боится всего. Всякий человек, которому бывало плохо с сердцем, расскажет вам, что сердечный приступ сопровождается паническим страхом. А у Влада Королева вся жизнь — сплошной сердечный приступ. Он боится всего.
Мы гуляем с ним по парку в Красноярске. По аллеям бегут веселые дети. Дети фотографируются с огромной губкой по имени Спанч Боб, и им весело. А Влад боится губки, не понимая, что губкой обряжена девушка. Если бы понимал, боялся бы девушки.
Мы идем, и мальчик задыхается каждые десять шагов. Он просится на руки. Отец сажает его на плечи — легонького, 12 кг в шесть лет. Отец сажает его на плечи, и мальчик кричит:
— Страшно! Страшно! Нечестно!
— Что нечестно? Ты же просился на руки?
— Страшно! Нечестно! Высоко! — кричит мальчик, только он кричит очень тихо, потому что нет сил кричать и потому что воздух в горле превращается в хрип, зацепившись за шрам, оставшийся от наложенной в реанимации трахеостомы.
Он боится всего. Мы идем мимо чертова колеса, и мальчик говорит, что никогда не полезет на чертово колесо, подымающее детей так высоко над деревьями. Мы идем мимо американских горок, и мальчик говорит, что никогда не станет кататься на американских горках, потому что вагонетки там несутся слишком быстро. Мы идем мимо пещеры страхов, и мальчик говорит, что никогда в пещеру страхов не пойдет, потому что там страшно.
— Понимаю тебя! Конечно, в пещеру страхов мы не пойдем. Там же страшно. Мне и самому страшно,— я наклоняюсь к мальчику и в который раз пытаюсь взять его за руку, а он вырывает руку.
Он боится меня. Он ждал меня несколько дней. Каждый вечер, укладываясь спать, он рассказывал маме, как приедет к нему в гости дядя Валера из Москвы и как он с дядей Валерой пойдет гулять в парк и кататься на каруселях. Но вот я приехал, и мальчик испугался меня. И каруселей он тоже испугался. Потому что это нормально, если сердечный приступ у человека сопровождается паническим страхом. Потому что у Влада Королева вся жизнь — сплошной сердечный приступ.
Мы ковыляем по аллее мимо аттракционов, и все это не для нас, все: нам нельзя на качели-лодочки, нам нельзя на гигантские шаги, нам нельзя на карусель под названием "Безумный автобус" и нам нельзя даже бросать дротики в воздушные шарики, потому что шарики лопаются и пугают Влада.
— Хочешь на паровозик? — спрашиваю я.
Это аттракцион для самых маленьких. В загоне величиной с бадминтонную площадку проложены рельсы, и по рельсам тихонечко ездит игрушечный поезд с паровозиком, на котором написано old western train.
— Хочешь на паровозик?
— Да,— мальчик кивает.
У него в глазах такая смесь восторга и страха, какая бывает в глазах детей, если предложить им банджо-джампинг или полеты на параплане.
— Хочешь на паровозик?
— Да,— он говорит восторженным шепотом.
И мы сажаем его на паровозик.
Левой рукой мальчик вцепляется в поручень, правой хватается за свисающую с потолка скобу, которую в настоящем паровозе использовал бы машинист, чтобы подавать гудки. Паровозик трогается, а мальчик так и едет семь кругов, вцепившись в поручень и скобу обеими руками.
Наконец паровозик останавливается. Влад пытается вылезти из него, но с перепугу не понимает, как вылезти, и еще больше пугается того, что заперт. А на аттракционе есть дежурная — здоровенная тетка, про которую написано, что ее нельзя отвлекать во время работы аттракциона. Она должна следить за безопасностью детей в паровозике, и поэтому ее нельзя отвлекать. Она видит, что мальчик растерялся, подходит к мальчику решительными шагами, хватает его, вытаскивает из паровоза и кричит:
— Где мать? Где мать этого мальчика?
Она тащит мальчика к выходу, сдает на руки маме и говорит:
— Невропатологу покажите своего ребенка! Заторможенный он какой-то!
В этот момент мама перегрызла бы этой тетке горло. Но нельзя — ребенок испугается. Он ведь боится всего на свете, кроме того, чего действительно надо бояться.
Он не понимает, что с его сердцем. Он не помнит, что провел в реанимации 30 дней: думает, заснул и сразу проснулся. Он знает, что ему нужна еще одна операция, но не боится: привык к больницам, привык к врачам.
Он не знает, что во всей России нет реанимационного отделения, где после операции его могли бы выходить.