Cinq jours en Tchetchenie, muselee par l`ex-KGB
Le recit de notre envoyee speciale Anne Nivat, chassee de la zone de guerre par les services speciaux russes
Apres avoir ete interrogee, notre collaboratrice a regagne Moscou saine et sauve, son materiel confisque
ANNE NIVAT
Пять дней в Чечне в плену у бывшего КГБ
Рассказ нашего специального корреспондента АНН НИВА, выдворенной российскими спецслужбами из зоны боевых действий
Пройдя допрос, наша сотрудница вернулась в Москву живой и здоровой, но ее материалы конфискованы
АНН НИВА
Российская армия продолжала вчера наступление на сепаратистов в горах на юге Чечни. Поступает все новая информация о жестокостях в отношении гражданского населения и заключенных. Так, российская правозащитная организация "Мемориал" обвинила вчера федеральные войска в "убийстве тысяч мирных жителей" Чечни, основываясь на свидетельствах о лагерях беженцев в Ингушетии. Как подчеркнула на пресс-конференции сотрудница "Мемориала" Татьяна Касаткина, эти люди погибли не только во время бомбардировок, но и были расстреляны военными. Эти факты стали причиной нескольких акций протеста, имевших место вчера, в том числе и во Франции. Однако международное сообщество сохраняет удивительно спокойное отношение к растущей волне нарушений прав человека, допускаемых в этом конфликте с обеих сторон.
"Где хозяин?" — мужской крик нарушил спокойствие того искрящегося светом и льдом утра в понедельник 7 февраля. Я выглядываю в окно кухни, где кипячу воду для чая, и вижу человек пятнадцать в камуфляжной форме. Все увешаны оружием, на голове черные маски, в руках "Калашников" и палец на спусковом крючке. Я бросаюсь в комнату, где спит невестка моего хозяина Ривзана Ларсанова, человека, пользующегося в селе Новые Атаги влиянием и всеобщим уважением. Все спят, и мне нужно разбудить их. "Русские во дворе",— кричу я Табарке. Она едва успевает подтянуть сползшие за ночь колготки (с начала войны жители Чечни спят одетыми — на случай, если придется бежать в укрытие), как они уже здесь. Пятеро из них ломятся в ту часть, где спят женщины и дети (три девочки 8, 13 и 16 лет). Они сразу же начинают обыск, залезая в каждый уголок. Один из них роняет: "Договоримся: будете сидеть на месте и не двигаться — все будет нормально".
Единственная связь с внешним миром
Я много раз просила дать мне посмотреть, что они делают. В особенности с моими личными материалами, которые были разложены на столе в гостиной, в которой я провела на диване ночь. Я понимала, что сейчас они найдут мой спутниковый телефон (единственную связь с миром и рабочий инструмент, с помощью которого я диктовала статьи), мои статьи, написанные от руки и хранящиеся среди вещей, записную и телефонную книжки, французский паспорт с визой и справку об аккредитации, подтверждающую, что я иностранный корреспондент и имею право работать на территории Российской Федерации. Сквозь неровное стекло двери в спальню я увидела гигантский силуэт, который удалялся, держа в руках странный предмет с болтающимися проводами. Это был мой спутниковый телефон...
Военный грузовик
Спустя 25 минут, воспользовавшись невнимательностью одного из офицеров, я вышла из комнаты вместе с двумя дочерями Ривзана. Нам хотелось посмотреть, что происходит во дворе, где Ривзан, уже одетый в пальто, терпеливо ждал, пока инспектор из ФСБ (экс-КГБ) закончит набивать изъятыми вещами картонные коробки. Я подхожу к офицеру и говорю по-русски: "Я французская журналистка. Это мои вещи в коробках, и я готова ответить на все ваши вопросы". Он продолжает свое занятие, бросает лишь "идите отсюда", давая понять, что я мешаю ему в его очевидно нелегком труде. Что делать? Я решила, что меня увезут, но ничуть не бывало. Они возвращаются вместе с Ривзаном на военный грузовик, набитый коробками. Женщины плачут. Я ошеломлена: как ФСБ может "забыть" допросить человека, представившегося журналистом, то есть такой "занозой" в регионе, где идет война, которая официально так даже не называется?
"Сообщить, что я жива"
Как только они уезжают, появляется бесконечная вереница жителей села, близких и дальних знакомых, которые по обычаю приходят разделить горе с пострадавшей семьей. Женщины, толпящиеся на пороге, считают своим долгом плакать навзрыд. "Так же, как если бы он умер. А если они не будут этого делать, я, по нашим обычаям, могу упрекнуть их в недостаточном выражении соболезнования",— шепчет мне жена Ривзана Мариетта, невозмутимо играющая роль безутешной супруги, но не принимающая на самом деле эту роль всерьез. "Лишь бы они его не били, ведь у него такое слабое здоровье",— не устает повторять она, имея в виду своего мужа.
Проходят дни. Вторник, среда, четверг. Бесконечно долго. Одно желание — переправить в московский корпункт Liberation сообщение о том, что я жива и нахожусь на свободе, во всяком случае пока, хотя и без рабочих инструментов, чем и объясняется мое молчание. Каждую минуту, днем и ночью один и тот же вопрос: что делать? Бежать или оставаться? Если я уеду, российские спецслужбы, зная теперь, кто я такая, начнут меня искать и тогда уже смогут сказать, что я скрываюсь. А оставаться — означает терять время, да и по селу уже идут неприятные разговоры, в которых меня упоминают как "ту, из-за которой пришла беда". Мариетта, к счастью, этих сплетен не слушает. Я решаю остаться, поскольку мне необходимо вернуть мои материалы и продолжать работать. Мне остается только ждать Ривзана. По закону его не могут держать дольше трех дней. Но наступает четверг, а его все нет.
Я решила написать письмо на русском языке, где вкратце объяснялось бы, что со мной произошло, и передать его моему посреднику, чтобы он любой ценой нашел телефон и продиктовал его в Москву. Но где найти телефон? Ни одна линия не действует. Правда, я слышала, что в Урус-Мартане, бывшем центре ваххабитов (мусульманских фундаменталистов), сейчас находящемся под контролем русских, вроде бы работала одна телефонная линия. Я поручаю посреднику отправиться туда, конечно прекрасно понимая, что ему особенно трудно передвигаться, поскольку русские устанавливают на дорогах бесконечные блокпосты и задерживают всех подряд местных. Кроме того, слухов о пропаже людей и жутких мучениях становится все больше и больше. Однако на следующий день, настроившись по радио на средние волны, я услышала выдержки из моего письма. Какое облегчение.
Шуточки и беспокойство
В субботу утром мне, представительнице необычного здесь дела — журналистики, были поручены привычные для каждой чеченки дела: я мыла посуду, чистила картошку, выбивала ковры. Мои занятия прервала новая встреча с военными. Нескольких секунд мне хватило, чтобы понять: Ривзан вернулся живым и здоровым. Суд, который допрашивал его в Моздоке (где расположена штаб-квартира российских войск на Северном Кавказе) по подозрению, что он хранил у себя дома передатчик просепаратистского ичкерийского телевидения, отпустил его на свободу за неимением доказательств. На этот раз инспектор ФСБ, руководивший в понедельник обыском, был более улыбчив. "Анн, это вы? — спросил он.— Можно с вами пару минут поговорить?" "Ну наконец,— ответила я.— Вы уже давным-давно начали этот разговор, а найти-то меня было совсем нетрудно". Разговариваем с шуточками, но внутри все равно неспокойно. Впрочем, переглянувшись тайком с Ривзаном, я понимаю, что все должно кончиться хорошо. Теперь мой черед покидать дом. Слезы прощания у провожающих перемешаны со слезами радости: вернулся хозяин дома.
Вихрем через Чечню
Я покидаю Новые Атаги на военном грузовике в сопровождении инспектора суда и офицера ФСБ. Они подтверждают, что мои "дела" находятся в Моздоке и что я могла бы получить их обратно, если поеду с ними. Мы несемся вихрем по территории Чечни, едва притормаживая у десятка контрольных пунктов. Машина едет со скоростью 80 км/ч. "Чтобы снайперы не достали",— говорит один из моих спутников. По их молчанию я понимаю, что они не спокойны. Они боятся чеченской засады, и напряжение проходит только после пересечения административной "границы" с Северной Осетией, где и находится Моздок. Меня "помещают" в гостиницу и отбирают свидетельство об аккредитации: "Чтобы вы не исчезли. Встретимся завтра в 9 утра". Гостиница полна офицеров в форме и молодых женщин с хорошим макияжем. Здание суда совсем рядом. Кабинет, в котором помещается "мой" следователь, только что покрашен. От запаха голова кругом. Мне приказывают рассказать "о своей жизни. Как и почему вы стали журналисткой?" Потом о моих передвижениях по Чечне. Допрос был корректным, следователь добавлял к моим словам собственные суждения о ситуации. В конце допроса он попросил меня найти мои вещи среди коробок Ривзана, нагроможденных около стола. Я нашла то, что было изъято. Ему было очень интересно, как работает спутниковый телефон. А я воспользовалась этим и позвонила в Москву, в корпункт. Вне себя от радости, я сообщила Вероник Суле (возглавляющей московское бюро), что "все очень хорошо". Однако в этот момент я забыла, что вечером мне еще предстоит допрос у двух офицеров ФСБ. Это было уже не так смешно. Они просили меня прокомментировать мои статьи, то есть перевести их на русский. Потом они сняли копии со всей моей записной книжки, с моих статей, отметили некоторые телефонные номера. Около 18 часов я подписала показания. Суд в восторге, я — тоже. Единственная претензия ко мне заключается в том, что у меня не было "регистрации" в селении Новые Атаги, а ее требует закон, действующий на всей территории Российской Федерации. Зато ФСБ недовольна тем, что у меня нет должной аккредитации. Но, кажется, они и сами толком не знают, о чем говорят.
Антироссийские статьи
Перед самолетом в Москву — еще одна ночь в Моздоке. Я "свободна", но меня сопровождают. Офицер ФСБ предлагает встретиться завтра в 10 утра, чтобы проводить меня в аэропорт в Ингушетии. Нет и речи о том, чтобы оставить меня одну: "Для вашей же безопасности",— повторяют они. Приходит время, и офицер входит в мою комнату. Его лицо мрачно. "Анна, почему ты солгала мне? Оказывается, ты пишешь антироссийские статьи!" Видимо, сейчас, глубокой ночью, сотрудники российских спецслужб в Москве нашли мои статьи в Интернете. Новая проблема состоит в том, что теперь ФСБ захочет получить не фотокопии моих записей и статей, а их подлинники. Что же делать? Я настаиваю на том, чтобы они в таком случае отдали мне копии, сделанные вчера. После некоторого замешательства они соглашаются, и мы идем в здание суда, чтобы зафиксировать все это письменно — по моей инициативе. ФСБ, конечно, предпочла бы не оставлять никаких следов этого "обмена". На листке бумаги написано от руки, что автору гарантируется возврат оригиналов. До 1 мая 2000 года.
Перевел ФЕДОР Ъ-КОТРЕЛЕВ