Индийскому человеку не так важно есть, спать и развлекаться. Собственно говоря, он и вообще может спокойно без этого обойтись. Для него самое главное — в очередной раз родиться в тот период времени, чтобы застать праздник Кумба Мела, а этот праздник по-настоящему бывает только раз в 144 года. Добраться до города Аллахабада и познакомиться с дочкой Раджива Ганди (или с Мадонной, или с Пирсом Броснаном) — уже вопрос практический: если надо, любой индус доползет до берега великого Ганга, а кто такая Мадонна, он и понятия не имеет. ФЕДОР Ъ-ПАВЛОВ-АНДРЕЕВИЧ не только дополз до берега Ганга, но и в него погрузился. Чем и спешит поделиться с читателями Ъ.
Ночью на берегу Ганга нечем дышать. Здесь горят десятки тысяч костров. Вокруг десятков тысяч костров греются сотни тысяч индусов, и это только те, которые решили поселиться на время праздника Кумба Мела прямо на берегу — в палатке, если нашлось место, или завернувшись в хути (это такой большой шерстяной платок — и шарф, и одеяло, и полотенце). Под совсем большими хути помещается целая семья, и тогда это выглядит как небольшая гора, которая ровно дышит в ожидании рассвета. На рассвете, в пять утра, все проснутся и пойдут совершать омовение. Самое лучшее место, чтобы погружаться в Ганг,— слияние трех рек. Самого Ганга, реки Ямуны и реки Сарасвати.
На самом деле Сарасвати не существует. Это — та самая духовная река, которая открывается во время Кумба Мела и в которую стремится окунуться всякий индус. И кришнаит, и садху, и сикх, и шиваит, и брахман. И не только индус. На каждую тысячу индусов на Кумба Мела найдется один белый. И скорее всего, этот белый будет американкой слегка за 50, улыбчивой и медитирующей.
Выглядит так: в одиннадцать вечера большинство пилигримов либо спят, либо распевают мантры. Мантры читаются в огромных шатрах, где рядами сидят поющие паломники, а в центре шатра на небольшом возвышении клюет носом гуру в оранжевом тюрбане, и глаза его безнадежно сомкнуты, он впал в транс. Прямо перед ним, свирепо закатив глаза и раскачиваясь по кругу с бешеной амплитудой, сидит в позе лотоса та самая уроженка штата Калифорния, которая в свои пятьдесят два уже брошена мужем, забыта до уровня одного звонка в месяц взрослыми любящими детьми и категорически не согласна с основными постулатами общества "Женщины Сан-Франциско за привилегии одиноким матерям", так что Индия — ее последняя надежда, и она умеет впадать в транс не хуже своего гуру Свами Простиведанты, которого куда посадят, там он и оставит свое тело — пока от этого кому-то еще хорошо.
Другой вопрос, что энергия этой американской индуистки и тысячи других ее соратниц, которые во время Кумба Мела погружаются в Ганг и три, и четыре раза в день, не сравнится с энергией одной-единственной француженки Фабьен, которая, прежде чем отправиться в Индию, выучила хинди и теперь нашла свою повинность в непрерывном знакомстве с толпами жаждущих интернациональной дружбы индусов, которые, завидев белую кожу, сразу протягивают руку и говорят: "Вот из йор нэйм?" даже без надежды на ответ, потому что европейцы, а с ними и американцы уже без сил. Они уже не могут больше отвечать на одни и те же вопросы и смотреть в одни и те же вожделеющие дружбы и общения глаза. Их — глаз — 70 миллионов (почти пять Калькутт, если считать в городах), а их — белокожих — совсем немного, и на них здесь как-то пялятся.
И вот эта Фабьен подходит к рослому и явно нездешнему русскому пилигриму А., который улыбается и ищет услады для глаз, и говорит ему без обиняков: "Привет, они хотят с тобой познакомиться". А за ней — толпа из 30 сверкающих белыми зубами индусов, и все уже тянут руки, чтобы им их пожали. А. в замешательстве. Во-первых, он сегодня уже познакомился с тремястами. Во-вторых, у него уже отсохла рука. В-третьих, он шел в лагерь кришнаитов ISCON, где надеялся найти хозяина московского вегетарианского ресторана "Джаганнат" (тоже Джаганната), чтобы тот показал ему летающих факиров, но Фабьен, в-четвертых, оказалась сильнее, и вот уже А. пожимает двадцать шестую руку, когда, откуда ни возьмись, возникает процессия, состоящая из трех десятков колесниц, и А. спасен, потому что все индусы начинают приветствовать старичков с десятиметровыми дредами, которые восседают на колесницах.
Процессии на Кумба Мела — прекрасное зрелище и большая опасность. Прекрасно в них все: и колесницы (это обычно трактора, на которых установлены троны, причем на каждом троне сидит и машет рукой народу древний гуру, а вокруг него висят, уцепившись кто за что, пятнадцать "гуренков" и "гурих", которые тоже машут или просто молятся), и индусы-полицейские, вооруженные палками (они и молятся, и отгоняют слишком благочестивых в сторону, чтоб те не карабкались на трактор), и те громкие приветствия, которые выкрикивает пребывающая в полном экстазе толпа (кричат и конкретным гуру, самым живописным, и всем вместе — воздевая руки к небу и испрашивая у мудрецов благословения). Опасно в этих процессиях вот что: во-первых, можно попасть под трактор, потому что толпа напирает. А во-вторых, полицейские иногда начинают бить палками без разбору и может попасть всякому. Основная же опасность нематериальна: стоит неправильно посмотреть на какого-нибудь важного восседающего старичка, как он тут же испустит проклятия — просто глазами и просто рукой,— но это проклятие будет посильнее колдовского наговора вуду, и тут уж ничего не поделаешь.
Это все "белые" страхи. Белые боятся есть рис руками, но не выдерживают голода, едят и потом мучаются поносом. Белые опасаются гнева садху за фотографирование исподтишка, но слишком сильно желание иметь такой кадр и слишком сильна потом ярость сфотографированных садху. Белые уверены, что если залезть в Ганг, то в тебя заползут незаметные червяки, а также амебы и прочие вредные бактерии, но вот здесь их страхи не оправдываются. Ганг — великая река, ей, в сущности, все равно, кто в нее залезет: дрожащий белый, худой индус почистить зубы или американская певица Мадонна с группой поддержки — Ганг смоет все.
Перед купанием я, конечно, собрал небольшую толпу благодарных индийских зрителей, решивших посмотреть, как белая обезьяна полезет в святые воды и что с нею после этого станет. Полицейские трижды эту толпу разгоняли, но она смыкалась вновь, а я разделся и просто пошел в воду. У воды индийские женщины сушили свои сари (им раздеваться не полагается). А мужчины бегали в трусах и грелись. А те, кто еще не купался, сразу резко входили в воду и бежали изо всех сил, поднимая волны. А вода в Ганге была градусов девять.
Я зашел, надо мной висело огромное закатное солнце. Справа мылась семья, слева — человек без ноги, державшийся за длинную палку. Впереди шли два индуса, крепко держась за руки (мужчины в Индии все время ходят за руки. И это ничего не значит). Я наклонился и опустил голову в воду, а в это время отец семейства, купавшегося справа, как раз окунал маленькую девочку в Ганг с головой.
Когда я вынул голову, солнце стало ниже, так мне показалось. А Ганг теплее.
Когда я вышел на берег, ко мне тут же подошел маленький морщинистый дедушка в черном тюрбане, черном халате, весь в бусах и с медным, угрожающего вида, предметом в левой руке. Подошел и сказал: "Ай эм интернешенали баба (ударение на последний слог)". И воздел над моей головой свою руку. Потом мне объяснили, что это был маг-тантрик левой руки. И этот маг со мной сфотографировался, улыбнувшись и показав свои три зуба.
Сегодня на Кумба Мела мелеют берега. И поток индусов, покидающих Ганг до следующих реинкарнаций, крепчает. Они идут пешком, несут на головах свои тюки и смотрят вперед и вверх, передвигая худые ноги. С неба на каждого из них кто-нибудь смотрит. На кого-то — Шива, на кого-то — Кали, а на кого-то — Кришна. На кого-то эти боги вчера рассердились, и в городе Ахмадабаде случилось землетрясение — самое крупное за последние 50 лет. Это было в девять утра, и в тот момент мне приснилось, что меня несет Ганг и подо мной сильные волны. Говорят, 1200 человек погибло, но за страшную смерть под обломками домов (вчера в Индии был национальный праздник, и все сидели дома) боги подарят им новую жизнь — с таким расчетом, чтобы через 144 года они могли прийти в Аллахабад и окунуться в Ганг с головой.
Там смысл жизни.