Выставка живопись
В корпусе Бенуа Государственного Русского музея (ГРМ) открылась выставка "Исаак Левитан. 1860-1900". Приуроченная к 150-летию художника экспозиция вобрала в себя полный корпус работ Левитана из собрания ГРМ, а также несколько наиболее знаменитых полотен из Третьяковской галереи. Созданный не дожившим и до 40 лет художником классический русский лирический пейзаж изучала КИРА ДОЛИНИНА.
Левитан для нас больше чем Левитан. Это наше все. Смотреть на русскую природу глазами Левитана нас учили с первого класса, и учеба эта не прошла даром. Ходить по юбилейной выставке в Русском музее — все равно что перелистывать страницы хрестоматии: осень, зима, весна, лето, небо, облака, бездорожье, одинокий монастырь на высоком берегу, мостик через ручей, опять бездорожье и весна, весна, весна...
Об этих картинках мы писали сочинения и диктанты, эти картинки должны были стать визуальным комментарием к малопонятным в начальной школе стихам о родной природе. Они и стали таким комментарием — и в какой-то момент нарративное, столько страстно вымучиваемое из нас нашими русичками с "халами" на голове и визгливыми голосами заместило собственно визуальное. То, про что, собственно, искусство Левитана и есть.
Но если попытаться все эти "Наступила весна, разлились реки..." забыть, то можно увидеть живопись. Ту живопись, которая, будучи созданной еще 20-летним студентом Московского училища живописи, ваяния и зодчества, способна была заставить самого Саврасова чуть ли не вымаливать ученика у самого Перова. Почти нищий грустный красивый юноша из литовского еврейского местечка видел русскую природу так, как никто до него ее увидеть не сумел. Точнее сказать, никто и не пробовал.
Русский передвижнический пейзаж должен был не столько показывать, сколько рассказывать. "Поэзия" — слово, которое с легкой руки Александра Бенуа никогда не покидало писания о Левитане,— была неуместна в повествовательном, по сути, пейзаже учителей и предшественников молодого гения. В эту сторону шел некогда "гениальный мальчик" Федор Васильев, да умер молодым. Если заносило Шишкина — на помощь приходили длинные, сложносочиненные названия. Если Саврасов забывался в упоении от солнца, снега и весны, то и тут глагол действия ставил все на свои места: "Грачи прилетели" это вам не какой-нибудь "Жаркий день", это уже сюжет.
Левитан сочинять сюжеты не умел органически. Он смотрел, видел и рисовал. Это поражало и пленяло. Какой бы тяжелой ни была жизнь вечно безденежного, часто бездомного, а иногда и изгоняемого из Москвы в 24 часа (ввиду еврейства) художника, современникам-поклонникам его таланта не счесть числа. Александр Бенуа это явление Левитана народу сформулировал очень жестко: "Казалось, точно сняли ставни с окон, точно раскрыли их настежь, и струя свежего, душистого воздуха хлынула в спертое выставочное зало, где так гадко пахло от чрезмерного количества тулупов и смазных сапог". Тут, конечно, не без плевка в передвижников, да и дальше по тексту следует загиб в сторону влияния на Левитана барбизонцев, но шок от новой живописи важнее идеологических баталий: Левитан был совсем другим.
Признаюсь, увидеть эту струю "свежего, душистого воздуха" в академичных залах Русского музея непросто. Почти невозможно. Наш испорченный всем ХХ веком глаз не готов разглядеть в унылых красках левитановской родной природы новизну и легкость. Мы автоматически ищем ярких пятен. И они даже находятся: то ослепительный розовый деревьев в цвету, то синее море, то красные крыши. Это Левитан привозил из путешествий. Но только никакой это не Левитан — так, мастеровитый анонимный пейзажист. А настоящий Левитан — это все те же серые облака, грязные подтаявшие снега, покосившиеся мосты, убогие избы и бездорожье, бездорожье, бездорожье... Чистая лирика. То, что после него заставили себя увидеть и полюбить потомки.
Полюбить трудно. Но и ему было нелегко. В 1897-м Левитан пишет Чехову (их дружбе на выставке посвящен специальный раздел): "Думаю, что через 10-14 дней ехать в дорогую все-таки Русь. Некультурная страна, а люблю ее, подлую!" Трудно не согласиться.