В Москве в Музее частных коллекций ГМИИ имени Пушкина открылась выставка "Черты отличия. Рисунки и акварели британских художников ХХ века из коллекции Британского совета".
Когда-то, открывая в Москве выставку Пикассо, Илья Эренбург сказал бурной толпе ценителей мастера: "Мы ждали этого двадцать лет, давайте подождем еще двадцать минут". С тех пор цифра "20 лет" стала своего рода знаком качества, и, открывая выставку, претендующую на какую-нибудь значительность, устроители обычно выпускают пожилую персону, сообщающую, что она ждала этого 20 лет. Это придает событию вес — не может быть, чтобы заслуженная фигура что-то открывающего провела 20 лет в ожидании совсем уж никчемного события.
Не то чтобы выставка британского рисунка собрала столь же бойких авангардно оголодавших граждан, как выставка Пикассо, но 20 лет были тут как тут. Куратор выставки Эндриа Роуз (Andrea Rose) сообщила, что хотя директор ГМИИ Ирина Антонова ее не помнит, но она хорошо помнит, как 20 лет назад госпожа Антонова приезжала выбирать британское искусство для выставки. И хотя эта выставка не совсем та, что замышлялась тогда, но все-таки она приехала. Так что в роли 20-летнего ожидателя на этот раз выступала сама директор ГМИИ.
Выступление госпожи Роуз на пресс-конференции было изысканно ироничным. Приехав в Москву позавчера, она сразу же спросила клерка московского отделения Британского совета, зачем это они решили устроить такую выставку. Ведь в цели Британского совета входит пропаганда современного образа Англии, а тут все произведения довольно старые. Она получила ответ, который ее позабавил: очень красивые рисунки, их приятно видеть у себя дома. По ее мнению, однако, тут есть нечто большее — это некое родство путей России и Британии. Дело в том, что обе страны являются крайней периферией Европы — одна с Запада, другая — с Востока. Это наблюдение очень расположило и к госпоже Роуз, и к выставке. Приятно почувствовать себя не просто периферией Европы, а периферией в великобританской компании.
А сама выставка сначала как-то давала повод совсем распетушиться — еще неизвестно, кто тут попериферийнее будет. Против нашего авангарда британские вещи производили впечатление такой неуверенной продукции, что рассматривали их русские критики с улыбкой приятного недоумения. Спенсер Сталер (Spanser Staler) нарисовал "Солдат на церковной службе по поводу окончания Великой войны" в 1919 году — в виде падающих навзничь по диагонали фигур с поднятыми руками, становящимися почти крыльями, фигуры растворяются в свете церкви, и падение навзничь становится как бы вознесением в свет. Таких ангелов Шагал еще за десять лет до того рисовал, но это просто несопоставимо качеству. Чарльз Циннер (Charles Cinner) в 1923 году нарисовал площадь Фицуильям в Дублине — такой средненький проходной Добужинский образца 1907 года. Кристофер Вуд (Christopher Wood) в 1932-м нарисовал "Пляж" в неопримитивистском духе — очень провинциальная версия "заборной серии" Михаила Ларионова конца 1900-х, по качеству просто детский сад. И так далее.
Но не все так просто. Во всех 82 рисунках, которые показаны на выставке, есть некая специфика, в России труднопредставимая. Их действительно приятно повесить у себя дома. В этом британском акварельном авангарде есть какое-то домашнее измерение, которое как-то невозможно себе представить за работами русского авангарда. Когда смотришь "заборную серию" Ларионова, за ней встает образ какой-то человеческой солдатской массы, которая движется из казарм в вагоны, давит вшей по духовитым баням и в коллективной самоволке устраивает дикие очереди в двух кабаках и одном борделе заштатного городишки. Когда смотришь Кристофера Вуда, то за этим его пляжем встает уютная семейка с тремя детьми, которые до того расхулиганились, что сделали рогатку.
Британский графический авангард вписывается в длительную традицию английского дилетантского рисования акварелью, которая украшает непоколебимую традицию частной жизни, и это совсем другое, чем в России, существование авангарда. Он никому не противостоит, он не зовет к мировым пожарам и не летает в космос. В частном доме это все как-то неуместно. Он просто есть, он ни с чем не борется. Он рифмуется не с перманентной революцией, а с чаепитием. Хотя, наверное, английские авангардисты противостояли чаю и с ним боролись.
Конечно, это сужает его пафос, но пафос остается. Этот авангард не становится салонным, произведениями, которыми уместно украсить миланский буржуазный дом с элементами продвинутости — нет, он радикален, трагичен, он занят проблемами смысла бытия, одиночества, распада материи, ее тайны — всем тем же, чем и русский, но занят этим исключительно как частным делом.
Конечно, это сужает его радикализм. Но когда в серии частных 82 рисунков появляется Генри Мур (Henry Moore) с его обнаженными, то вдруг понимаешь, что этот путь на самом деле точно так же способен привести к рождению авангардных шедевров. Просто они вырастут с другой стороны — не из мирового пожара, но из английского газона.
Так что, наверное, это большая удача, что госпоже Антоновой пришлось дожидаться 20 лет. Двадцать лет назад искусство авангарда как совершенно частное домашнее дело, не являющееся при этом салонной коммерцией, было бы для нас мало понятно. Все же образ антиобщественного искусства, имеющего широкое общественное звучание, был для нас куда понятнее. Сегодня общественное звучание авангарда стало очень тихим. Теперь исключительно приятно обнаружить еще один модус антиобщественности. Устойчивую частную жизнь.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН
Выставка продлится до 9 марта.