В конце прошлого года директор московского НИИ неотложной детской хирургии и травматологии, председатель комиссии Общественной палаты РФ по здравоохранению Леонид Рошаль заявил, что покидает Общественную палату ради того, чтобы создать и возглавить Национальную медицинскую палату страны. Палата создана, и Минюст зарегистрировал ее устав. Смысл этих перемен в своей жизни Леонид Рошаль растолковал в интервью специальному корреспонденту "Денег" Екатерине Дранкиной.
Зачем создавалась Национальная медицинская палата и почему она так важна для вас?
— Она важна не только для меня и не столько для меня. Ее создание должно стать центральным событием реформы российского здравоохранения. Идея в том, что Национальная палата будет основой для формирования системы саморегулирования профессиональной деятельности медработников. Пока мы работаем по договоренности с Минздравсоцразвития, в правовом поле, существующем сегодня. Но в уставе написано, что целью организации является введение в стране саморегулирования профессиональной деятельности с обязательным членством всех медработников в действующих в России медицинских ассоциациях или палатах.
Кому принадлежит идея создания палаты?
— Идея вполне очевидна для всех, кто знаком с практикой цивилизованных стран. Мы обсуждали эту тему изначально в трех структурах — в комиссии по здравоохранению Общественной палаты, в объединении "ОПОРА России" и в комитете по собственности Госдумы, который возглавляет Виктор Плескачевский,— этот комитет давно занимается темой саморегулирования, для других отраслей тоже. Мы долго вели дискуссии. Выслушивали противников такого развития. Противники говорят одно: если врачи будут сами разбираться со своими ошибками, они друг друга всегда покроют и правды не найдешь. Но это не так. Вот в Германии недавно был случай, когда вопрос о плохой работе врача подняли не пациенты, а Медицинская палата. Ведь именно профессиональное сообщество разработало там очень строгие стандарты лечения, включая этические вопросы. Если врач делает все строго по этим законам и что-то случается не по его воле, а родственники и больной жалуются, Медицинская палата встает на защиту этого доктора — путем страхования ответственности. Если же доктор — разгильдяй и нарушил протокол, стандарт, а больной получил увечья или умер — сообщество говорит: ты не наш, мы за тебя платить не будем. Во многих странах членство в Медицинской палате обязательно для всех врачей. При этом палата отвечает за каждого доктора, и каждый доктор должен работать так, чтобы не наносить ущерб медицинскому сообществу.
А внутри медицинского сообщества есть противники саморегулирования?
— Прежде чем создавать новую структуру, мы собрали несколько обсуждений на базе Общественной палаты, где присутствовали эксперты из разных регионов страны — представители профессиональных медицинских ассоциаций, врачи частной практики и ведомственной медицины — Минобороны, "Газпрома", ФСБ, ФСИН и т. д. Во время обсуждения не было ни одного выступления против такого объединения. Несмотря на то что это накладывает на врачей дополнительные обязательства. В итоге было проведено учредительное собрание, на котором были представители всех тех ассоциаций. Потому что в качестве врача заинтересованы все. И пациенты, и сами врачи, и Минздрав, и правительство. Сегодня в России довольно качеством медицины менее 30% населения. Это критически низкий порог.
Национальная палата — это калька с западных аналогов? Насколько такой орган уместен в России?
— Я не являюсь поклонником западной медицины. С точки зрения структуры медицинской помощи мне не нравится ни Америка, ни Европа. Как ни странно, структура, которая была в СССР, наиболее адаптирована к населению нашей страны. Я имею в виду территориальную структуру: сельская больница — ЦРБ — областная — краевая или республиканская — федеральная. Но с точки зрения профессиональной разработка стандартов, контроль их соблюдения — всем этим должно заниматься не государство, а профессиональное медицинское сообщество. Это же относится к системе подготовки кадров. На Западе зазор между плохим врачом и хорошим гораздо уже, чем у нас. Потому что система, особенно американская, изнурительная, жесткая для врача, но очень полезная. Так или иначе, отличие западной медицины от нашей помимо финансирования и лучшей материально-технической базы только в одном: качеством профессиональной деятельности занимается не государство, а медицинское сообщество. И оно оказалось более эффективным, чем административная система.
Во многих западных странах лицензирование врачей существует вместе с лицензированием клиник. А иногда и вместо. Вы сторонник этой системы?
— Мы пытаемся сейчас ставить вопрос о лицензировании не учреждения, а доктора. В этом есть здравый смысл. Например, сейчас много есть примеров, когда больница имеет лицензию на лечение онкологических больных, при этом единственный доктор-онколог может заболеть, уехать в отпуск, уволиться, а лицензия будет продолжать действовать. И потом, многие хирурги, не являясь чисто онкологами, проводят онкологические операции, так как онкологов на всю страну не наберешь.
В медицине важнее всего врач, а не учреждение. Я все время повторяю: хороший доктор в хлеву вылечит, а плохой и на паркетном полу ничего не сделает. В Америке, например, существует очень правильная практика: когда человек приходит на обучение, он прикрепляется не к учреждению, а к конкретному доктору. Этих докторов, которые имеют право учить, выбирает ассоциация — ассоциация хирургов, или терапевтов, или гинекологов. И когда человек сдает экзамен, его принимает тоже не учреждение, где он проходил обучение, а профессиональная организация — и его наставник ставит подпись: да, человек под моим руководством стал хорошим клиницистом, практиком и т. д. Но я не призываю полностью копировать западную систему. У нас есть аттестация, есть сертификация, и сейчас, в процессе работы палаты, мы должны понять, достаточно ли сертификации, или нужно вводить индивидуальное лицензирование. Но прежде всего — законы. Государство должно передать профессиональным организациям вопросы аттестации и сертификации, организации же должны работать над созданием стандартов лечения и контролировать, каким образом эти стандарты исполняются.
Минздравсоцразвития пока не выказывает готовности отдать общественным организациям контроль над отраслью. Зато в начале марта глава ведомства Татьяна Голикова сообщила, что будут разработаны меры по ужесточению ответственности врачей.
— Я уже говорил, что Татьяна Алексеевна Голикова поддерживает создание национальной медицинской палаты. Мы не сомневаемся, что в Минздравсоцразвития найдутся и противники этой идеи. Мы нарушаем сложившуюся систему, и кто-то будет сопротивляться. Что касается карательного аппарата в отношении врачей, то одна из функций палаты — их защита. Медицинское сообщество сегодня не защищено. И в нашем уставе есть целый раздел, посвященный защите врача. Это создание третейских судов, досудебное разбирательство, страхование профессиональной ответственности и т. д. Сегодня растет вал претензий к медицинским работникам. И нам надо постараться этот вал остановить. Там, где доктор виноват, он виноват. А если не виноват, мы должны его защитить. Сейчас вот пытаемся защитить одного доктора из Астраханской области, из маленького городка. Это хирург, он 35 лет работал в районной больнице, получал 7 тыс. руб. в месяц. Такая вот зарплата у нас на муниципальном уровне. К нему поступил ребенок со сложным переломом руки. Хирург наложил гипс — то есть оказал первичную помощь, которую и должен был оказать,— и рекомендовал направить его в Астрахань, в специализированную больницу, где есть детские травматологи, оборудование и т. д. Родители под разными предлогами в течение четырех дней туда не ехали. Потом началось осложнение, в итоге руку ампутировали. Страшная трагедия, но этот врач не виноват. Родители подали в суд, и администрация больницы свалила всю вину на этого доктора, хотя главный травматолог области давал заключение, что хирург все сделал правильно, вина не его. И врача осудили. Вот в таких случаях профессиональная организация, конечно, должна вставать на защиту своих членов.
Национальная палата не первая общественная организация, созданная медиками. Но до сих пор такие структуры на ход реформы здравоохранения влиять не могли. Почему вы думаете, что это удастся палате?
— Общественная работа велась, и она не была бесполезна. Сейчас есть несколько профессиональных ассоциаций, без сотрудничества с которыми наша работа невозможна. Уже существуют Российская медицинская ассоциация, Российское медицинское общество. Российская медицинская ассоциация провела несколько Пироговских съездов, и было принято много решений, но ни одно не было воплощено. Наше здравоохранение — вязкая тема. Я вообще-то давно уже внутренне сжимаюсь, когда говорят о реформах в здравоохранении. Потому что суеты тут много, а реформ нет. Есть поиски. К примеру, была попытка ликвидации педиатров и детских поликлиник, потом — женских консультаций. Говорили о повсеместном введении позиции врача общей практики. Сейчас грозят изменением форм бюджетных организаций, и это меня особенно пугает, потому что это изменение в здравоохранении не проверялось и неизвестно, к каким социальным, экономическим и политическим результатам оно приведет. И главное — сразу по всей стране! Единственная реформа, которая действительно состоялась в российском здравоохранении,— внедрение ОМС. Но тогда, в 1990-х годах, не было другого выхода, совсем не было денег на медицину, и ОМС ввели в качестве дополнительного налога, который хоть как-то материальную базу поддерживал.
Я надеюсь, что нам удастся сделать то, что мы задумали. На это нужно много сил и времени, не один человек и не один год. Но вопрос этот для всей системы, для всех медицинских работников и пациентов главный, и я решил все время, что мне осталось, посвятить этой теме.