Событие недели — "Пепел и алмаз" (Popiol i diament, 1958) (17 января, ТВЦ, 21.50 *****), шедевр 32-летнего Анджея Вайды (Andrzei Waida), несомненно, лучший из когда бы то ни было снятых в Польше фильмов. Как магический кристалл, фильм связывал в намертво затянутый узел польский национальный миф вечного, обреченного гусарского бунта, недавнее прошлое — гражданскую войну, разгоревшуюся в Польше между двумя ветвями антифашистского сопротивления, просоветской и проанглийской (Армия Крайова) — и будущее, только-только вызревавшее в восставшей из руин Европе. Боевик антикоммунистического подполья Мачек вел себя майским Днем Победы 1945 года как грядущий "беспечный ездок" или "маленький солдат" с баррикад 1968 года. Выглядел как старший брат Джеймса Дина (James Dean), только что разбившегося в автомобильной катастрофе "бунтаря без причины" из фильма Николаса Рея (Nicholas Ray) (1955). Но его близорукая улыбка за черными очками ("Это знак моей неразделенной любви к родине"), кожаная куртка, пижонская манера вскидывать автомат на плечо и пластика рок-н-ролльного соблазнителя удивительно органично монтировались с панорамой истерзанной Польши. Трудно назвать другой европейский фильм тех лет, столь плотно насыщенный ударными, запоминающимися пластическими метафорами. Ночной допрос мальчишки-партизана, гротескная гулянка "победителей", убитый коммунист, падающий на руки своему палачу, лихорадочные поиски закатившегося под кровать патрона, испортившие герою ночь любви, разрушенный костел, финальная агония Мачека среди развешенного во дворике белья. После финала "Пепла и алмаза" в мировом кино стало просто невозможным снимать плещущиеся по ветру простыни: они неизбежно казались плагиатом гениального фильма. Но, возможно, самый потрясающий эпизод — когда Мачек зажигает на стойке бара поминальные свечи в память своих погибших товарищей — стопки со спиртом. Спустя 35 лет Вайда решился снять фильм, как бы дополняющий "Пепел и алмаз", очищенный от романтизма и рассказывающий подлинную историю Мачека, реконструировать Польшу 1945 года такой, какой она была на самом деле, да заодно и определиться с политической позицией, выговорив вслух свой антикоммунизм, в первом фильме растворявшийся в зареве тотального и безнадежного мятежа. Возможно, неудачу "Перстня с орлом в короне" (Pierscionek z Orlem w Koronie) определило то, что Вайда снял этот фильм в цвете. А благодаря ему трагедия аковского подполья навсегда была обречена остаться в черно-белой гамме "Пепла и алмаза". На этой неделе польское кино представлено на телеэкране очень и очень достойно. На ОРТ — "Крестоносцы" (Krzyzay, 1960), историческая суперпостановка национального классика Александра Форда (Aleksander Ford) (18 января, 12.50 ***), и "Фараон" (Farson, 1966) Ежи Кавалеровича (Jerzy Kawalerowicz) (16 января, 12.45; 17 января, 13.00 ****), экранизация романа Болеслава Пруса (Boleslaw Prus). Египетские древности были до тех пор достоянием голливудского жанра пеплума — помпезной суперпостановки, в которой презрение к исторической реальности компенсировалось железной логикой любовного треугольника и обязательного хеппи-энда. Кавалерович первым снял авторский пеплум. Визуальный ряд фильма выстроен на контрасте желтого песка (фильм снимался в Египте) и белых, весьма скудных по причине жары одежд героев. Кавалерович не модернизировал историю, но гибель юного фараона Рамзеса давала ему возможность ставить вечные вопросы. Запретная любовь сына Солнца к еврейке Саре была несомненно актуальна именно для Польши с ее вековыми антисемитскими традициями. А противостояние фараона и совета жрецов оказывалось горьковатой метафорой обреченности любого искреннего реформаторства в тоталитарном иерархическом обществе. Экранизация же Фордом романа Генриха Сенкевича (Henryk Sienkiewicz) была попроще по своему "посланию". Как в "Александре Невском", здесь рассказывалась история консолидации польской нации против вековечного врага — тевтонских завоевателей, завершающаяся впечатляющей реконструкцией битвы при Грюнвальде 15 июля 1410 года. Любопытно, что через несколько лет вполне благонамеренный Форд эмигрировал из Польши в отличие от нонконформистов Вайды и Кавалеровича. Историю как аллюзию воспринимали и Александр Алов с Владимиром Наумовым в "Легенде о Тиле" (1976) (16 января, "Культура", 8.40 и 22.30; 17 января, 8.40 и 22.25; 18 января, 8.40 и 22.30 **). Последние пророки чрезмерного, барочного, метафорического кинематографа оттепели, они были единственными, кто в 1970-х позволял себе столь избыточные махины. Увы, фламандские мятежники XVI века казались на экране представителями золотой молодежи, решившими на часок поиграть в хиппарей. А надрывный романтизм и непременные отсылки к Босху и Брейгелю, сопровождаемые духовной музыкой, неумолимо определили место фильма уже не в авторском кинематографе, а в области советского интеллектуального китча застойных лет. Поэтому лучше обратиться к классическому голливудскому масскульту. На "Культуре" — музыкальная комедия Стенли Донена (Stanley Donen) "Королевская свадьба" (Royal Wedding, 1951) (13 января, 11.00 **). История двух бродвейских звезд, брата и сестры, плывущих в Лондон на свадьбу принцессы Елизаветы и герцога Эдинбургского и находящих в пути любовь, имеет не большее значение, чем в любом другом фильме с легендарным танцором Фредом Астером (Fred Astaire). Она лишь обрамляет бесчисленные вставные танцевальные номера. Пустячок, но приятный. Астер в этом фильме демонстрирует одни из самых известных своих трюков — танцы в гимнастическом зале с использованием всех предметов, включая вешалку, как партнеров и танцы на стенах и потолке, до сих пор сохраняющие обаяние безупречного спецэффекта. Легкость классического Голливуда, увы, ушла навсегда. Ее не удалось обрести австралийцу Фреду Скипси (Fred Schepisi) в "Роксане" (Roxane, 1987), осовремененной экранизации "Сирано де Бержерака" (16 января, РТР, 20.50 *). Накладной нос Стива Мартина (Steve Martin), сыгравшего застенчивого шефа пожарных на лыжном курорте, не вызывает у зрителей никаких чувств, кроме неловкости. Впрочем, все относительно, и пределов на этом скользком пути нет. Пример — "Новый Одеон" Анатолия Эйрамджана (1992) (13 января, РТР, 23.55 *), свалка туповатых и пошлых анекдотов. На таком фоне даже дешевый и жестокий триллер Николая Стамбулы "За последней чертой" (1991) (18 января, ОРТ, 22.00 *) кажется шедевром киноискусства. Эта стандартная история боксера, чуть было не ушедшего по кривой дорожке, примечательна актерским дуэтом. Юный Евгений Сидихин еще не догадывается о том, что вскоре его назначат секс-символом России. А Игорь Тальков в роли "крестного отца" мафии на удивление органичен и даже элегантен, что наводит на мысли об ошибке, совершенной им при выборе основного рода деятельности. Возможно, ему стоило не петь косноязычные гимны России, а стать звездой криминального кино категории Б.
Событие недели — "Пепел и алмаз" (Popiol i diament, 1958) (17 января, ТВЦ, 21.50 *****), шедевр 32-летнего Анджея Вайды (Andrzei Waida), несомненно, лучший из когда бы то ни было снятых в Польше фильмов. Как магический кристалл, фильм связывал в намертво затянутый узел польский национальный миф вечного, обреченного гусарского бунта, недавнее прошлое — гражданскую войну, разгоревшуюся в Польше между двумя ветвями антифашистского сопротивления, просоветской и проанглийской (Армия Крайова) — и будущее, только-только вызревавшее в восставшей из руин Европе. Боевик антикоммунистического подполья Мачек вел себя майским Днем Победы 1945 года как грядущий "беспечный ездок" или "маленький солдат" с баррикад 1968 года. Выглядел как старший брат Джеймса Дина (James Dean), только что разбившегося в автомобильной катастрофе "бунтаря без причины" из фильма Николаса Рея (Nicholas Ray) (1955). Но его близорукая улыбка за черными очками ("Это знак моей неразделенной любви к родине"), кожаная куртка, пижонская манера вскидывать автомат на плечо и пластика рок-н-ролльного соблазнителя удивительно органично монтировались с панорамой истерзанной Польши. Трудно назвать другой европейский фильм тех лет, столь плотно насыщенный ударными, запоминающимися пластическими метафорами. Ночной допрос мальчишки-партизана, гротескная гулянка "победителей", убитый коммунист, падающий на руки своему палачу, лихорадочные поиски закатившегося под кровать патрона, испортившие герою ночь любви, разрушенный костел, финальная агония Мачека среди развешенного во дворике белья. После финала "Пепла и алмаза" в мировом кино стало просто невозможным снимать плещущиеся по ветру простыни: они неизбежно казались плагиатом гениального фильма. Но, возможно, самый потрясающий эпизод — когда Мачек зажигает на стойке бара поминальные свечи в память своих погибших товарищей — стопки со спиртом. Спустя 35 лет Вайда решился снять фильм, как бы дополняющий "Пепел и алмаз", очищенный от романтизма и рассказывающий подлинную историю Мачека, реконструировать Польшу 1945 года такой, какой она была на самом деле, да заодно и определиться с политической позицией, выговорив вслух свой антикоммунизм, в первом фильме растворявшийся в зареве тотального и безнадежного мятежа. Возможно, неудачу "Перстня с орлом в короне" (Pierscionek z Orlem w Koronie) определило то, что Вайда снял этот фильм в цвете. А благодаря ему трагедия аковского подполья навсегда была обречена остаться в черно-белой гамме "Пепла и алмаза". На этой неделе польское кино представлено на телеэкране очень и очень достойно. На ОРТ — "Крестоносцы" (Krzyzay, 1960), историческая суперпостановка национального классика Александра Форда (Aleksander Ford) (18 января, 12.50 ***), и "Фараон" (Farson, 1966) Ежи Кавалеровича (Jerzy Kawalerowicz) (16 января, 12.45; 17 января, 13.00 ****), экранизация романа Болеслава Пруса (Boleslaw Prus). Египетские древности были до тех пор достоянием голливудского жанра пеплума — помпезной суперпостановки, в которой презрение к исторической реальности компенсировалось железной логикой любовного треугольника и обязательного хеппи-энда. Кавалерович первым снял авторский пеплум. Визуальный ряд фильма выстроен на контрасте желтого песка (фильм снимался в Египте) и белых, весьма скудных по причине жары одежд героев. Кавалерович не модернизировал историю, но гибель юного фараона Рамзеса давала ему возможность ставить вечные вопросы. Запретная любовь сына Солнца к еврейке Саре была несомненно актуальна именно для Польши с ее вековыми антисемитскими традициями. А противостояние фараона и совета жрецов оказывалось горьковатой метафорой обреченности любого искреннего реформаторства в тоталитарном иерархическом обществе. Экранизация же Фордом романа Генриха Сенкевича (Henryk Sienkiewicz) была попроще по своему "посланию". Как в "Александре Невском", здесь рассказывалась история консолидации польской нации против вековечного врага — тевтонских завоевателей, завершающаяся впечатляющей реконструкцией битвы при Грюнвальде 15 июля 1410 года. Любопытно, что через несколько лет вполне благонамеренный Форд эмигрировал из Польши в отличие от нонконформистов Вайды и Кавалеровича. Историю как аллюзию воспринимали и Александр Алов с Владимиром Наумовым в "Легенде о Тиле" (1976) (16 января, "Культура", 8.40 и 22.30; 17 января, 8.40 и 22.25; 18 января, 8.40 и 22.30 **). Последние пророки чрезмерного, барочного, метафорического кинематографа оттепели, они были единственными, кто в 1970-х позволял себе столь избыточные махины. Увы, фламандские мятежники XVI века казались на экране представителями золотой молодежи, решившими на часок поиграть в хиппарей. А надрывный романтизм и непременные отсылки к Босху и Брейгелю, сопровождаемые духовной музыкой, неумолимо определили место фильма уже не в авторском кинематографе, а в области советского интеллектуального китча застойных лет. Поэтому лучше обратиться к классическому голливудскому масскульту. На "Культуре" — музыкальная комедия Стенли Донена (Stanley Donen) "Королевская свадьба" (Royal Wedding, 1951) (13 января, 11.00 **). История двух бродвейских звезд, брата и сестры, плывущих в Лондон на свадьбу принцессы Елизаветы и герцога Эдинбургского и находящих в пути любовь, имеет не большее значение, чем в любом другом фильме с легендарным танцором Фредом Астером (Fred Astaire). Она лишь обрамляет бесчисленные вставные танцевальные номера. Пустячок, но приятный. Астер в этом фильме демонстрирует одни из самых известных своих трюков — танцы в гимнастическом зале с использованием всех предметов, включая вешалку, как партнеров и танцы на стенах и потолке, до сих пор сохраняющие обаяние безупречного спецэффекта. Легкость классического Голливуда, увы, ушла навсегда. Ее не удалось обрести австралийцу Фреду Скипси (Fred Schepisi) в "Роксане" (Roxane, 1987), осовремененной экранизации "Сирано де Бержерака" (16 января, РТР, 20.50 *). Накладной нос Стива Мартина (Steve Martin), сыгравшего застенчивого шефа пожарных на лыжном курорте, не вызывает у зрителей никаких чувств, кроме неловкости. Впрочем, все относительно, и пределов на этом скользком пути нет. Пример — "Новый Одеон" Анатолия Эйрамджана (1992) (13 января, РТР, 23.55 *), свалка туповатых и пошлых анекдотов. На таком фоне даже дешевый и жестокий триллер Николая Стамбулы "За последней чертой" (1991) (18 января, ОРТ, 22.00 *) кажется шедевром киноискусства. Эта стандартная история боксера, чуть было не ушедшего по кривой дорожке, примечательна актерским дуэтом. Юный Евгений Сидихин еще не догадывается о том, что вскоре его назначат секс-символом России. А Игорь Тальков в роли "крестного отца" мафии на удивление органичен и даже элегантен, что наводит на мысли об ошибке, совершенной им при выборе основного рода деятельности. Возможно, ему стоило не петь косноязычные гимны России, а стать звездой криминального кино категории Б.