О том, что такое для российского общества состояние свободы, известный социолог и постоянный автор "Огонька" рассуждает, сравнивая многолетние социсследования.
Сейчас, я думаю, для нас очень важна сравнительно новая характеристика власти. Достижение путинского периода — власть, которая не "достает". В России ХХ века чрезвычайно редки ситуации, когда власть не "доставала". И вот сложилась такая ситуация, что власть не "достает" и плюс к тому время от времени делает знаки внимания. Помните персонажей шварцевской киносказки о Золушке, которые считали знаки высочайшего внимания? Власть оказывает знаки этого внимания — когда экономически, когда политически: то в Пикалево приедет, то вдруг о здоровье женщин и об их прокреативных способностях взволнуется. Так или иначе, но подобные знаки внимания все время идут, и их населению было более или менее достаточно на относительно благополучном фоне того, что было в 2005-2008 году. В связи с огромным количеством денег, вкачанных в население накануне выборов 2008 года, практически все группы россиян почувствовали известное успокоение. В такой ситуации люди забыли и думать о том, чтобы спрашивать с власти какую-то ответственность: не "достает", и ладно.
Я думаю, кроме всего прочего, что такова одна из составляющих представления россиян о свободе. У нас поразительные ответы последнего времени о том, сколько процентов населения считают себя свободными людьми. Потом, когда начинаешь разбираться с этой "свободой", оказывается: ее, по мнению большинства, гораздо больше там, где государство опекает население, в том числе в экономическом плане — контролирует экономику, цены и т. д. В этом смысле свобода для российского большинства — это опека без "доставания". Неагрессивная опека, пассивная опека с редкими знаками внимания.
С чем же связан пассивный характер так называемой поддержки, который представляет собой передоверие инициативы, снятие ее с себя? Что это за представление о свободе? Я свободен, поскольку ни за что не отвечаю (герой "Города Градова" у Андрея Платонова в свое время говорил: "И ничего-то я не член"). Очень интересное понимание свободы. С этим надо очень серьезно разбираться, потому что здесь уже начинаются феномены антропологические: они связаны не только с социальным или политическим устройством, они связаны с устройством самого человека, с его приоритетами, с его пониманием Другого, с его пониманием самого себя. Это принципиальная вещь — причины пассивности и "негативной свободы". Я хотел бы назвать два пункта. Первый — это бедность российского населения. Дело не только в бедности финансовой, хотя и таковая, конечно, есть. По нашим данным, и достаточно устойчивым, около четверти взрослого населения имеет какие-то сбережения. Причем, как можно оценить по другим вопросам и ответам на них, это сбережения не стратегического плана, которые позволили бы человеку подняться на другую социальную ступень или даже перейти в другой социальный класс, это сбережения "на черный день". В принципе, это сбережения для одного хорошего ремонта квартиры, может быть, покупки дешевой машины — сопоставимые с этим, не более того. Но еще важнее другое: скудость независимости, а с другой стороны, отсутствие солидарности, дефицит связей, которые могли бы помочь человеку в реализации его собственной самости, собственной свободы. Отсюда резюме: три четверти населения считают себя ни в каком отношении не влиятельными на любом социальном и политическом пространстве, за пределами собственного дома. Дома в смысле всего лишь квартиры, поскольку даже в собственном доме, где люди живут (имеется в виду городской многоквартирный дом), большая часть населения не может влиять на ситуацию. Что уж говорить о городе или селе, регионе, стране.
Установка большинства на такую адаптацию — это что-то вроде клещей, которые держат ситуацию в нынешнем состоянии, увековечивая, консервируя ее, но не доводя до необходимости каких-то изменений. Эти клещи можно описать так: гиперконтроль сверху, хотя в нынешней мягкой или смягченной форме, с точечными уколами-напоминаниями о том, кто здесь хозяин и кому принадлежит верх горы. Можно описать это на материалах партийного строительства нулевых годов, на огосударствлении средств массовой коммуникации, на деле ЮКОСа. Множество фактов демонстрирует все это достаточно убедительно. Но дело в том, что такое же контролирующее и консервирующее устройство работает и снизу — привычка на уровне массы. Таков, тоже мягкий, способ контроля массы над самой собой, способ самоконвоирования. Свобода не высовываться: все присели и оказались примерно одинакового роста. Активничать никому не надо, не то привлечешь внимание начальства или какого-нибудь завистника.
Объективности ради надо заметить, масса в сегодняшней России не монолит. Есть 25-30 процентов людей, которые не принимают, хотя бы пассивно, порядок, который молчаливо приняло большинство населения. Но, как показывают наши исследования, на алиби ориентированы и так называемые элиты: модернизация — да бога ради, но не нашими силами, не при нас и не здесь. Это такая атопическая ситуация, где мы не здесь и не сейчас, и такая ахроническая ситуация — "мы не в этом времени". Думаю, с этим связана и очень значимая, статистически выросшая за последние 10 лет характеристика самоопределения россиян — наше прошлое, наша история. Это один из параметров коллективной идентификации наших соотечественников, значимость которого за последнее десятилетие повысилась. Бежать куда-нибудь: в прошлое, так в прошлое, только не быть в настоящем и не отвечать, не дай бог, за какое бы то ни было будущее. Кстати, отвечать за это прошлое (поступки предков, действия прежних правительств и правителей) россияне, по нашим данным, в большинстве своем тоже не хотят.