С еженедельным журналом "Коммерсантъ" в издательском доме произошла странная история. Вышедший ровно семь лет назад первый "Коммерсантъ" был, как известно, а) газетой, б) еженедельником. Затем на свет появились а) газета "Коммерсантъ-Daily", б) первый в России цветной еженедельный журнал "Коммерсантъ". С тех пор продолжается спор, какое же из изданий считать родившимся первым. Ну а "Коммерсантъ" тем временем, продолжает оставаться самым авторитетным еженедельником в России. А несколько месяцев назад в журнал пришел новый главный редактор, известнейший московский журналист АНДРЕЙ ВАСИЛЬЕВ.
— Пару лет назад в России не было ни одного общеинтересного еженедельного журнала типа Time или Life, "Коммерсантъ" специализировался на популярной в то время экономической тематике. А летом прошлого года, когда ты пришел в "Коммерсантъ", таких еженедельников было уже три: новый "Огонек", "Итоги" и изменившийся за год до этого "Коммерсантъ". Не кажется ли тебе, что здесь настолько сильна конкуренция, что ты не лучшим образом выбрал место работы?
— Мне кажется, у главного редактора нет такой задачи — конкурировать с кем-то. То есть он может, конечно, конкурировать, если хочет, а может просто работать в рамках журнала. И еще я считаю, что "Коммерсантъ" в любом случае вне конкуренции, почему — ясно, об этом я даже не хочу говорить.
По-моему, у всех еженедельных журналов есть одна проблема, и это вовсе не проблема конкуренции. Проблема такая: а зачем они вообще нужны?
Например, с ежедневными газетами ясно: они нужны прежде всего, чтобы печатать новости как можно быстрее. А мы зачем? Учить? Этого сейчас не любят. Открывать глаза, как во время перестройки? Они уже и так на все открыты, шире некуда.
А я надеюсь здесь дожить до того момента, когда я открою этот журнал и увижу, что он зачем-то нужен людям.
— Ну хорошо, а как же концепция еженедельника, придуманная мужчиной, который основал в 20-е годы журнал Time — "новость плюс комментарий"?
— Мужчина твой наврал. Какой там комментарий? В старых газетах новостей и так было мало — одни рассуждения, т. е. комментарии, и слезливые истории. Если бы их тогда заставить опубликовать столько новостей, сколько публикует сегодня "Коммерсантъ-Daily", они бы надорвались. На самом деле у него была какая-то другая концепция, может быть, выпускать что-нибудь с картинками, или просто чтобы на газету было не похоже, или еще что-нибудь. В это я готов поверить. А журнал у него получился, потому что он был еще и гениальный менеджер. Кстати.
— Да, но существует же классическая концепция еженедельника: на неделе случились какие-то новости, ежедневные газеты, телевидение о них сообщили и понеслись дальше, а в понедельник читатель открывает еженедельный журнал и смотрит: что, мол, там на самом деле случилось?
— На самом деле это интересно только тогда, когда журнал публикует СЕНСАЦИЮ, но настоящую сенсацию удается раскопать, может быть, один раз в год. Закладываться на это нельзя.
А есть другое. Возьмем кухни. И доперестроечные, и современные. Люди одного круга сидят на кухнях и говорят. Говорят все одно и то же. И знают, кстати, одно и то же.
Но при этом на каждой кухне есть один самый интересный собеседник. То он скажет на тему сегодняшней говорильни что-то самое смешное, в другой раз — парадоксальное, в третий раз он знал больше других, в четвертый вообще ничего не знал, и поэтому его точка зрения была самая интересная.
Вот и все, что я тебе могу сказать о "концепции еженедельного журнала". Просто он должен быть именно тем одним самым интересным собеседником.
Сейчас на нашей кухне нет ни одного. По-моему. А вот когда будет два, тогда я буду думать о конкуренции. Кстати.
— Отлично. Но в журнале ведь не ты один — собеседник, у тебя работают журналисты, так что получается много собеседников? Или ты сторонник такого метода редакторской работы — "писать людьми"? Но, говорят, сейчас этот метод непопулярен среди журналистов, они не любят, когда "ими пишут".
— А другого метода нет. Но "писать людьми" — это не значит заставлять кого-то писать то, что он не хочет, это ерунда. В идеале это значит, во-первых, выбрать для конкретной темы правильного человека, во-вторых, точно поставить ему задачу, короче, дать идеальное для этого журналиста задание. Тогда он пишет то, что я хотел, и при этом его никто не насилует, все это он пишет сам, в свое удовольствие. Но это в идеале. На практике, конечно, приходится иногда подсказывать, какую букву писать.
— Посмотрим на это с другой точки зрения. Журнал "Коммерсантъ" входит в одноименный издательский дом. Им руководит Владимир Яковлев, журналист. И как ты пишешь корреспондентами, так, получается, и он пишет тобой. Как ты себя при этом чувствуешь?
— Видимым образом Владимир Яковлев писал мною только один раз: когда брал меня на работу. Это та же игра. Он взял правильного человека и четко сформулировал ему задачу. Кстати.
— Вот как раз по поводу этой задачи я и хотел тебя спросить. Журнал называется "Коммерсантъ". Когда-то он и писал о коммерции. А теперь?
— Ну, во-первых, он пишет, а во-вторых, вспомни, пожалуйста, первые номера "Коммерсанта" и вообще то время. Тогда публикации о курсе доллара к рублю на черном рынке в Вене были хитом, с них начинали читать газету. Сколько стоят носки в Киеве, а сколько в Самаре, интересовало полстраны. И людей интересовало даже не само по себе, "сколько стоит доллар", — у большей части читателей еще и доллара-то никакого не было. Просто это была главная новость тех дней.
А сейчас это интересно людям по работе и на работе, и там они для этого читают очень специальную газету.
А во-вторых, "Коммерсантъ" — это торговая марка прежде всего. Когда ты говоришь "Война и мир", ты что, так и представляешь себе отдельно "войну", отдельно "мир"? Ты вообще представляешь себе Анну Каренину. "Коммерсантъ" — это прежде всего раскрученная, хорошо известная марка. Он мог бы называться и "Коммунистъ" — с твердым знаком на конце.
На следующие вопросы интервьюера ответили журналисты еженедельника "Коммерсантъ".
Охотно ли люди отвечают на ваши "вопросы недели"?
На вопрос отвечает Дмитрий Ловягин, который привык не столько отвечать, сколько спрашивать, поскольку именно он и ведет рубрику "Вопрос недели".
Уж лучше бы я писал заметки! Конечно, задавать вопросы и даже неприятные вопросы — это вообще удел журналиста. Но где сказано, что журналист должен задавать один и тот же вопрос двадцать восемь раз?! При этом на двадцать третий уже сам запутываешься, о чем же надо спрашивать... Тут услужливые коллеги подсказывают: "О чем это демонстрирует?" — и первые начинают гоготать.
Это лишь одна сторона медали. Но вторая — тоже оборотная. Ведь надо получить двадцать восемь ответов. И если кто-то думает, что легко добиться нескольких фраз от руководителя какой-нибудь крупной компании или тем более банка, то он жестоко заблуждается.
— Один, но короткий вопрос? Только через пресс-службу, — отвечают в приемной.
— Один личный вопрос? Только через личного пресс-секретаря, — отвечают в пресс-службе.
— Я попробую задать, но не знаю, увидимся ли мы сегодня... — это уже пресс-секретарь. — А знаете, лучше пришлите факсом.
Можно и факсом — чтобы тоже факсом получить лаконичное: "Банк политические вопросы не комментирует". И вообще, банки болезненно подозрительны.
— Как ваше здоровье?
— Вы на что намекаете? — настораживаются в банке. — У нас пока с лицензией все в порядке.
— Вам нравится Майкл Джексон?
— Не дождетесь! — криво ухмыляются финансисты. — Нам через полгода на этот рынок идти.
— Как вам погода?
— Какая такая погода? — поднимают брови банкиры. — Ухудшение инвестиционного климата, что ли?
Иногда ответ на вопрос о погоде все же приходит. Как говорится, усталые, но довольные, мы ставим его в полосу. И вот она сверстана, подписана и выведена на пленку. Тут в редакции раздается судорожный звонок: "Подождите! Мы передумали!.."
Вот с госучреждениями такого не бывает. Чиновники не передумывают. Но не потому, что ничего не говорят. Говорят — и много, и откровенно... Но на условиях анонимности. А при анонимности чего передумывать?
Конечно, мы тоже не без недостатков. Например, мы стараемся задавать наши вопросы разным людям, но все равно как-то так выходит, что отвечают практически одни и те же. Многие поэтому, наверное, думают, что мы к ним испытываем какую-то особенную симпатию.
И тут я раскрою страшную тайну. Да, испытываем.
Потому что они сами поднимают трубки своих телефонов.
Лучше, чтобы журналист разбирался в том, о чем пишет. Но не надоедает ли ему писать все время на одну и ту же тему?
На вопрос отвечает Наталья Геворкян, один из немногих журналистов, кого за блестящее знание сложнейшей темы, которая называется "российские спецслужбы", эти самые спецслужбы уважают и боятся.
Надоедает. До прихода в "Коммерсантъ" я несколько лет трудилась в газете "Московские новости", и вот в свое время главный редактор Егор Яковлев решил, что я буду писать о всяких сволочах — от чекистов до политиков.
— Почему я?
— Не понимаешь? Приходишь ты к ним со своей смазливой мордашкой, глазками наивными хлопаешь... Ну, дура-дурой, короче. Да они тебе такое расскажут... В общем, будешь брать их бедром.
Бедром так бедром. К моим 40 годам бедро подо мной, может, еще и есть, но в мою наивность никто из тех, о ком приходится писать, уже давно не верит. А мне эта тема давно поперек горла. "Вот брошу все и начну писать о любви", — решила я и подарила себе перспективу.
— А Геворкян напишет "про любовь", — сказал, как подслушал, главный редактор, но на сей раз Андрей Васильев.
Слово "любовь" в устах этого циника не имеет ничего общего с моей хрупкой мечтой. Но в конце прошлого года я написала пару текстов, проходящих под условным названием "про любовь", и расслабилась. Стала нежной и трепетной. Потеряла сопротивляемость. И самым неожиданным образом поймала себя на том, что мне начинает нравиться даже Чубайс.
Тут я не на шутку испугалась. Взяла, перечитала все свои критические тексты в отношении сего персонажа — все правильно. Вспомнила, что Чубайс плотно занял в президентском окружении нишу, освобожденную Коржаковым. Припомнила истории с фонограммами и коробками из-под ксерокса. В общем, я ему все припомнила. Набралось достаточно, да к тому же привела я сама себе последний аргумент, этот рыжий напрочь лишен мужского обаяния. Чем же это, девушка, он вас вдруг пленил?
Двухчасовая беседа с Чубайсом "не для печати", в которой я поучаствовала в компании нескольких коллег, ничего не убавила от вышеописанного образа, но странным образом придала иной знак моему представлению об этой фигуре на нашей политической сцене. Все было бы проще, окажись Чубайс просто очередным влиятельным интриганом с номенклатурными мозгами и былой закалкой. Но он иной — новый. Умный, знающий, компетентный, не косноязычный, думающий, энергичный, образованный, держащий удар, не вызывающий сожаления и снисходительного желания подыграть или неловкости от неправильно поставленного ударения, опасный, хитрый, расчетливый игрок. Чубайс — блестящий противник. Вот что меня радует. На сцену выходит новое поколение — возможно, пострашнее старичков, но без специфического кремлевского диагноза.
Как журналисты получают информацию, которую им не хотят давать?
На вопрос отвечает Глеб Пьяных, профессиональный репортер. Если бы у репортеров были звания, то Глеб Пьяных, несмотря на свою молодость, был бы полковником.
Журналисты "Коммерсанта" практикуют примерно 400 сравнительно честных способов сбора фактуры (так на нашем профессиональном жаргоне называется информация). Начнем с практически честных способов — уговоров.
В этой стране все из всего делают тайну — следственную, коммерческую, государственную и прочую. Видимо, сказываются 70 лет бдительности под руководством партии. Репортерам приходится постоянно объяснять гражданам этой страны, что информация, которая у них есть, — это никакая не тайна. И что его никто не накажет, если он мне это расскажет. И ему даже лучше рассказать, потому что Родина должна знать своих героев.
И репортер убеждает следователя, что после публикации ему прибавят звезд на погоны и выпишут премию. Коммерсанту говоришь, что публикация — это реклама, и она принесет ему клиентов и деньги. Чиновнику рассказываешь, что после публикации о его нелегком труде Родина наконец оценит его по достоинству и в его ведомстве увеличат фонд заработной платы, а там, глядишь, и парк служебных автомобилей.
Но часто все это не действует, и репортеру приходится кривить душой. Начинаются "уговоры с пристрастием". Тут журналист вооружается какой-либо идеологией. Идеология используется так: репортер просит у источника информации только один ее аспект. Например, коммунистическому следователю говоришь, что надо разоблачать ворюг-коммерсантов. А вменяемому предпринимателю объясняешь, что надо разоблачать проклятых красных директоров, из-за неэффективного менеджмента которых Россия все еще не может начать экономический рост. В принципе иногда при "уговорах с пристрастием" репортер бывает честен — это когда он пользуется идеологией, в которую действительно верит.
А вообще журналисты, которые работают в "Ъ" очень дорожат своими источниками информации и никогда их не подставляют.
Интервью брал МИХАИЛ РОГОЖНИКОВ