У большинства из нас нет никакого представления о том, как протекает операция, которую на днях сделали Борису Ельцину. Что происходит в операционной? Что кроется за словами "операция на открытом сердце"? Объяснения врачей, как правило, скупы и малопонятны непрофессионалу.
Елена Боннэр, вдова академика Сахарова, не только сама пережила операцию на открытом сердце, но и имела возможность позднее наблюдать, как делаются такие операции. Мы попросили ее, профессионального врача, рассказать об этом простыми словами — и как бы заглянули вместе с ней за закрытые двери.
Мой хирург Тони Остин, когда разговаривал со мной о предстоящем шунтировании, говорил: "Считайте, что один день из вашей жизни можно вычесть: вас в этот день не будет".
До операции
В начале 1985 года, когда я приехала в Америку после всего, что было пережито здесь, американские врачи сказали, что надо делать операцию. У Тони Остина из Главного массачусетского госпиталя были расписаны все операционные дни до конца января. Оставалась свободной только одна дата — 13 февраля. В Америке по тринадцатым числам оперируют только по специальной просьбе пациента. Я попросила.
Вечером 12-го, часов в семь, я приехала в госпиталь.
Меня осмотрел дежурный врач. Потом принесли большую бумагу, в которой сообщалось, что при операции шунтирования есть значительный процент неудачных исходов (тогда было до 7 процентов). Если я согласна на этот риск, то должна расписаться.
С этой подписи, собственно, и началась подготовка к операции. Тут же две сестры обтерли меня всю йодом, вкололи что-то, и я уснула глубоким сном. В общем, можно считать, что окончательно я выползла из этого состояния уже после операции. Так начался тот самый день, которого в моей жизни вроде как и не было.
День, которого не было
Что реально происходило со мной в тот день, я увидела почти через год. Когда я попросила американского хирурга пустить меня на операцию, то даже представить себе не могла, что нарываюсь на шоковое переживание — и как пациент, и как врач. Напомню, что на дворе был 1986 год. Я окончила мединститут в 1953-м, прошло 33 года. Работать закончила в 1972-м. С одной стороны, я испытала удивительное ощущение реальности прогресса. И одновременно у меня возникал вопрос: не входим ли мы с операцией на сердце в некую запредельную сферу, которая нам запрещена? В общем, у меня были такие сомнения.
Операция производится при понижении температуры тела до 21-25 градусов. Признаюсь, я нарушила правило и уже после окончания вполне удачной операция коснулась больного. Ощущение, что ты дотрагиваешься до неживого тела.
Операционная просторная — здесь работает одновременно довольно много людей, и они не должны друг другу мешать. Команда кардиохирургов работает на сердце. Другая команда хирургов работает на ногах, откуда, собственно, и вырезают сосуды для шунтирования. Группа анестезиологов наблюдает за температурой тела и жизнедеятельностью организма. Еще одна группа врачей следит за кровотоком вне организма.
Ноги — это, видимо, наиболее простой элемент операции. Препарируются поверхностные вены, чтобы потом их кусочками (шунтами) хирурги заменили больные сердечные сосуды. Одновременно кардиохирурги открывают грудную клетку, обнажают сердечную сумку, затем вскрывают и ее, и вот — сердце.
Оно красное, работающее, очень хорошо видно, как оно сжимается. К сердцу, естественно, идут сосуды, гонящие кровь к нему, и от сердца отходят сосуды, которые гонят кровь дальше. Тут начинается магия. В эти сосуды вставляются специальные канюли — пластиковые куски сосуда, через которые кровь гонится уже не нашим естественным мотором — сердцем, а мотором, который работает на стороне, на расстоянии 3-4 метров от операционного стола.
Пластиковые сосуды подведены к этому мотору. Все органы продолжают нормально снабжаться кровью, но известные нам со школьных времен большой и малый круг кровообращения как бы выходят наружу. Все это стеклянное, прозрачное, тихо шумящее. Единственный орган, который лишается кровотока, — это сердце.
Наблюдать за тем, что происходит с обескровленным сердцем, интересно и страшновато. Оно постепенно из красного становится розовым, светлеет. И перестает сжиматься. Неподвижно. В полости сердечной сумки крови нет. Само сердце поливают какой-то жидкостью, но крови во время дальнейшей части операции нет.
Хирурги считают, что важен отсчет времени с момента открытия сердечной сумки и обескровливания сердца, — вот теперь важно сжать время до предела. Вся операция длится часа три с половиной-четыре. Довольно долго.
Врач осматривает сердце, находит те сосуды, которые поражены. Он аккуратно берет у другого хирурга кусочек вены от ноги. Его дальнейшие действия напоминают тонкую портняжную работу. Он держит этот кусочек вены и специальными ножничками подравнивает ее края, добиваясь необходимого размера и формы. Потом пришивает так, чтобы новая часть заменила пораженную.
Когда все больные сосуды заменены на здоровые, возникает момент наибольшего психического напряжения. Кровь из искусственной системы должна снова попасть в естественную: канюли убираются, сосуды включаются в работу, сердце постепенно наполняется кровью, розовеет, и вдруг возникает это движение и даже звук. Сердце заработало!
Ощущение чуда. Рождения. Это такое благостное чувство, не передать. Мне показалось, что сердце включается довольно быстро. Точно не помню, кажется, проходит меньше минуты.
Это наилучший результат, когда сердце включается само. Я присутствовала и на такой операции, когда сердце само не включилось. Никакой паники среди хирургов не заметила. Видимо, у них достаточно возможностей справиться с ситуацией. По-моему, в тот раз сердце стимулировали электрошоком.
После операции
Возвращалась я к жизни с какими-то странными, полубредовыми ощущениями. Из неприятных — чувство, что тебя душат. Потом я поняла, что дышала не самостоятельно, а через трубки, и это создавало ощущение, будто здоровый мужик сдавил мне горло. И следующее ощущение было очень интересным. Я слышала голос сына, но не могла ответить. При этом мне казалось, что голос взрослый, а он при этом ребенок и у него очень горячая рука — он болен, а не я. Одновременно с этим я недоумевала, почему от него пахнет табаком.
К вечеру 14-го, то есть на следующий день после операции, я уже была вполне вменяемая, меня даже чем-то кормили. На следующий день я уже все воспринимала адекватно, но еще лежала. А 17-го уже ходила по коридору — вместе с капельницами, которые были установлены на подвижных штативах. Врачи настаивали, что надо как можно больше двигаться. На пятый день сестра предложила мне вместе с ней произвести восхождение по лестнице вверх на один марш, на следующий день — на два. А вечером седьмого дня ребята забрали меня домой.
Все неприятные ощущения послеоперационного периода, скажу по себе, мелочь на фоне самой операции. Вообще в этой операции делается максимум, чтобы снизить болевые послеоперационные явления. Ну, побаливает в области разреза грудины — срастаются кости и нервы, тянет в левой части тела пару месяцев. Врачи считают, что это нормально — была травма, и ее надо пережить.
У меня никакого реабилитационного периода не было. Уже через пару недель после выхода из больницы я начала разъезжать по всей Америке с выступлениями и лекциями.
Елена Боннэр