Некролог
В понедельник вечером в пражской больнице скончался известный писатель и журналист Петр Вайль.
Если бы меня попросили выбрать одно-единственное слово, чтобы описать Петра Вайля, я бы выбрала "обаяние". Противостоять этому обаянию было практически невозможно — ни в личном общении, ни в радио- или телеэфире (даже если то, о чем он рассказывал, было нам и так известно), ни читая его тексты (даже если мы ни с одним словом не были согласны).
Впервые я стала жертвой этого обаяния еще школьницей, когда у моих родителей появилась тоненькая книжка, обложку которой украшала васнецовская пригорюнившаяся Аленушка, взобравшаяся на бигмак. Это была "Русская кухня в изгнании" Петра Вайля и Александра Гениса (шедевральный коллаж для обложки сделал Вагрич Бахчанян). Я прочитала ее не отрываясь, хотя кулинария меня тогда, разумеется, совершенно не волновала. Авторы книги поразили меня главным образом своей свободой. Причем не свободой в принятом тогда смысле "антисоветскости", а свободой вообще. Там, например, в главе про национальный русский суп было такое: "...когда-то щаной дух обозначал российский вариант домовитости и уюта. "Здесь русский дух! Здесь щами пахнет!" — так писал великий поэт". Это было, конечно, очень смешно, но еще это было, как мне казалось тогда, удивительно смело. Авторы явно любили русскую литературу не меньше щей, но эта любовь не гнула их к земле или к картотечному ящику, а, наоборот, делала легкими и веселыми.
Потом было многое. Вышедший в России в начале девяностых путеводитель по русской литературе XIX века "Родная речь" с предисловием Андрея Синявского, в котором суть обаяния Вайля и Гениса как литературоведов или, вернее, "писателей про литературу" раскрыта очень точно: "...у них неназойливая, необременительная ученость. Она предполагает, что чтение — это сотворчество. У всякого — свое. В ней масса допусков. Свобода трактовок. Наше дело, внушают они, не повиноваться, а любую идею подхватывать на лету и продолжать, иногда, быть может, в другую сторону". И сравнительно недавняя (2006 год) книга одного уже Петра Вайля "Стихи про меня", где эти трактовки оказались свободными до того, что стихи Анненского, Гумилева и Бродского стали иллюстрациями к ностальгически-романтическим зарисовкам автора. Но даже если такая концепция могла покоробить особо строгого эстета, сами эти грустно-смешные и опять же обаятельные рассказы — о свадьбе на рижском Заячьем острове (по поводу "Свадьбы" Николая Заболоцкого) или о том, как некий гомосексуалист читал рабочим завода "Ригахиммаш" "По аллее олуненной Вы проходите морево" ("Кэнзели" Игоря Северянина),— трогали все, даже эстетские, сердца.
Десять тысяч тиража "Стихов про меня" раскупили в два месяца, рекордный для отечественной книготорговли срок,— Вайль, после того как провел серию телепередач "Гений места", был уже по-настоящему, а не по-писательски знаменитым. Кстати, книга, которая легла в основу этой передачи, сборник эссе "Гений места", выдержала несколько переизданий, а из-за прав на нее публично поссорились два известных московских издателя (можно сказать, что спор шел о правах на вайлевское обаяние).
Последний текст в "Гении места" — о городе Нью-Йорке и писателе О. Генри — заканчивается такими словами: "Ребенок улыбается, читая О. Генри. У взрослого — набухает слеза. Взрослый знает, что быть веселым — значит быть сильным". Петр Вайль вполне мог бы потягаться силой со своим героем.