Десятиметровая глиняная модель памятника Николаю II отправлена в Ленинград для отливки в металле. К столетию со дня коронации последнего императора, в мае сего года на Боровицкой площади может стать гигантское изделие, ругающееся не только над эстетическим чувством, но — что хуже — над элементарными началами государственного сознания.
Проект памятника представляет собой колокол, на котором стоит венчаемый на царство Николай II в горностаевой мантии, увенчанный короной, со скипетром и державой. Предполагается, что такой монумент, представляющий собой пластическое выражение народного гимна "Царствуй на славу нам, царствуй на страх врагам", будет особенно кстати открыть 26 мая — в столетнюю годовщину коронации. Но трудно отыскать монарха, чье царствование в большей степени не соответствовало бы словам народного гимна — как по неслыханному бесстрашию врагов трона, так и по бесславию Ходынки, Цусимы, распутинщины, поражений на фронтах первой мировой и страшного финала: "И вот российская корона в февральскую катится грязь". Явление во всем коронационном блеске бронзового монарха, итог царствования которого выражен словами "Не изнемог в бою орел двуглавый, а жалко, унизительно издох", — это насмешка, злее которой трудно и представить. Воздвижение памятника к столетию коронации, т. е. акт осознанно символический, представляется тем более фантастическим, что главный символ коронационных торжеств 1896 года — это Ходынка. Как символ возрожденного российской государства возводится памятник зловещему предзнаменованию, вызвавшему негромкую, но единодушную реакцию современников: "Не к добру это. Не будет прока от этого царствования".
Когда кто-либо тщится художественно выражать себя в аляповатых римейках некогда разрушенных храмов, это говорит лишь об его эстетическом и идеологическом бессилии. Но когда за три недели до выборов, на которых должна решаться судьба власти, предполагается, как бы прописывая собственное будущее, с великой помпой открывать триумфальный монумент символа неслыханной российской катастрофы, такую историческую и эстетическую нечуткость и даже более того — отсутствие простейшего суеверного предчувствия — трудно воспринять иначе, как предзнаменование новых великих бед. Говорят, что дурной вкус ведет к преступлению — не хотелось бы, чтобы он привел к катастрофе.
Вряд ли исполнители и лоббисты фантастического проекта вообще об этом думали. Как при расставлении всюду памятников Ленину сроду не было попыток — хотя бы даже и любяще-верноподданных — вдуматься в смысл ленинского образа, так думалка пребывает в естественном и привычном бездействии и при переключении с классиков марксизма на последних Романовых. Еще более трудно при таком состоянии думалки уразуметь близкий к кощунству религиозный смысл проекта.
С точки зрения светской монарх со всеми регалиями олицетворяет собой силу и славу государства — известно, какими были эти сила и слава. Однако на то можно возразить, что Ходынка, Цусима, Распутин и пр. суть акциденции — "проходит образ мира сего", а субстанцией проекта является прославление не конкретного царя и конкретного царствования, а иконы царя, иконы царствования. Однако при таком повороте темы обнаруживается нечто худшее, чем все распутины, вместе взятые: любовно изваянный православным художником монумент изображает помазание на царство человека, впоследствии отрекшегося от престола.
Но у царя нет такого права — корона христианского монарха снимается только с головой. С религиозной точки зрения венчание на царство есть своего рода таинство, навеки соединяющее государя со своей землей, и это единение может быть нарушено лишь смертью монарха. Как писал Иван Ильин, "Государь и Великий Князь отреклись не просто от 'права' на престол, но от своей, религиозно освященной, монархической и династической обязанности блюсти престол, властно править, спасать свой народ", у царей в силу их монаршей присяги "нет права на отречение от престола в час великой национальной опасности", как у солдата на поле боя нет права на отречение от воинских обязанностей. Изображающий миг миропомазания клыковский памятник — буде его все-таки воздвигнут — будет небывалым в мировой истории памятником в честь нарушения священной присяги.
Здесь не идет речь об осуждении покойного государя. Достойно и праведно приняв мученическую смерть из рук коммунистических убийц, последний император стоит сейчас перед другим судом, более милосердным, чем людской. Но именно милосердие к памяти государя не велит делать предметом постоянного и укоряющего обозрения миг принятия им на себя тех священных обязанностей, которые он не в силах оказался исполнить. Царь уже принял муки от рук большевика Юрковского, и новые посмертные муки от рук ваятеля Клыкова излишни и жестоки.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ