В ноябре 1987 года взорвался гигантский "боинг" южнокорейской авиакомпании, выполнявший рейс Багдад--Сеул. Погибли все находившиеся на борту 115 человек. Взрыв был организован двумя северокорейскими террористами, которые вскоре были арестованы. В момент ареста мужчина покончил с собой, а его помощница, Ким Юнь Хи, была приговорена к смертной казни, а затем помилована правительством Сеула. Искренне раскаявшись, она описала историю покушения в книге "Слезы моей души". Мы предлагаем читателям перевод отрывка из этой книги.
Через стеклянную стену багдадского аэропорта я видела, как меньше чем в 100 метрах от меня приземлился самолет Korean Air — 858-й рейс. Был вечер 28 ноября, в Багдаде даже в это время ужасно жарко. Через несколько часов мы должны были вылететь в Абу-Даби. После долгой-долгой подготовки мы приступали к осуществлению нашей акции. Ким Синь Ир стоял рядом со мной, и я знала, что он думает о том же. Он на мгновение сжал мою руку. Дружеские жесты были у нас редкостью, но сейчас это прекрасно вписывалось в наши роли: отец, подбадривающий свою дочь...
"Уже скоро, Ок Хва, — прошептал он, впервые рискнув произнести мою партийную кличку, — уже скоро". В толпе мы увидели двух хорошо одетых корейцев, направляющихся к нам. Один из них нес чемоданчик. Я сразу же поняла, что это наши агенты и что в чемоданчике бомба. Я старалась быть спокойной, но меня тошнило. Обоих наших агентов звали Хой, и они были ужасно похожи, хотя и не были родственниками. С более или менее искренней озабоченностью главный Хой спросил о здоровье Кима, которое не улучшилось с тех пор, как мы покинули Пхеньян. "Это будет моей последней миссией", — сказал Ким. Хой похлопал его по плечу: "Если так, нельзя придумать ничего лучше для завершения твоей блестящей карьеры. Надеюсь, вы оба умеете обращаться с таймером", — добавил он.
Я была рада, что взрывчатку несет Ким. Через контроль мы проходили раздельно. Внешне я казалась спокойной, но сердце готово было выскочить из груди, и я даже немного оглохла от волнения.
В зале ожидания было полно южнокорейцев, но нам удалось усесться в сторонке от других. Ким со своим чемоданчиком отправился в туалет, но сразу же вернулся. "Маюми (у Ким Юнь Хи был поддельный японский паспорт на это имя), в мужской туалет очередь. Тебе придется пойти в женский и подготовить бомбу самой".
Руки у меня дрожали, и эту дрожь никак нельзя было унять. Но нужно было сделать это. Я взглянула на часы. 22.40. Через двадцать минут мы должны быть в самолете. Стараясь действовать как можно медленнее, я установила таймер так, чтобы взрыв произошел через девять часов. Затем, задержав дыхание, поставила детонатор на play. Готово. Выходя, я увидела свое отражение в зеркале, лицо было усталым и озабоченным, и я спросила себя, как очутилась в этой ситуации. В моей памяти возникло лицо матери — что она подумает обо мне? Я понимала, что она не одобрит моего поступка, не обрадуется почестям, которыми я буду удостоена...
В самолете я успокоилась, но затем сразу же вернулось чувство страха. Я страдала от клаустрофобии, чувствовала себя как в мышеловке. Я боялась, что бомба взорвется раньше времени. В любой момент я могла умереть, не поняв даже, что произошло. Эта мысль была не из приятных.
Я думала, что, если все удастся, я буду удостоена самой высокой награды моей страны. В Пхеньяне мне сказали, что больше я никогда не буду использована в качестве агента для сохранения секретности этой миссии. Всколыхнулась надежда, что я смогу вернуться в семью — этого я желала больше всего на свете...
Сегодня, когда я думаю о толпе в зале суда, я не могу не вспоминать о пассажирах. Все они были южнокорейцы и оживленно разговаривали между собой. Я испытывала к ним чувство сострадания. Хотя они были и из Южной Кореи, я чувствовала, что это мой народ. Разделение показалось мне искусственным. Но я сказала себе, что моя миссия принесет благо обеим странам. Этому меня учили, и я в это верила. Но сейчас, оглядываясь назад, я вижу рыдающих родственников в зале суда и стараюсь связать их лица со смеющимися лицами в самолете. Я гадаю, кто был чьим родственником.
Хотя полет длился всего час, он показался мне вечностью. Все мои прежние страхи и волнения не шли ни в какое сравнение с тем ужасом, который я испытывала теперь. Когда раздался голос пилота, объявивший прибытие в Абу-Даби, я вздрогнула. Наконец самолет коснулся земли. Мы быстро встали и достали наши вещи с полки. Я посмотрела на чемоданчик со взрывным устройством — с виду он был совсем невинным. Трудно было поверить, что в нем лежит бомба, способная уничтожить весь самолет. Я содрогнулась, а затем бросила на него последний взгляд и навсегда повернулась к нему спиной.
Высадка из самолета проходила непредвиденно долго. Очередь шла медленно — многие пассажиры, летевшие до Сеула, выходили только чтобы размять ноги. Меня била дрожь. Мы вышли, но я с трудом держалась на ногах. Мне казалось, что я прошла через ужасное испытание, которое наконец закончилось. Я взглянула на Кима и улыбнулась ему.
Но наша радость была недолгой. В зале ожидания у транзитных пассажиров отбирали билеты и паспорта, а тем, кто летел дальше, выдавали желтые посадочные талоны.
Ким занервничал. Мы планировали пересесть на рейс 603 иорданской авиакомпании, летевший в Рим через Амман. Но теперь это было невозможно: если бы мы показали наши билеты Абу-Даби--Амман--Рим, это сразу вызвало бы подозрение. Зачем это двоим японцам — отцу и дочери — понадобилось лететь из Багдада в Абу-Даби, чтобы затем проследовать в Амман и Рим, когда есть столько прямых рейсов Багдад--Рим. Не могли мы и выразить желание задержаться в Абу-Даби, так как для этого потребовалась бы виза, а формального соглашения между Японией и Арабскими Эмиратами не существовало.
Этой загвоздки мы не предвидели. Насколько я знаю, ни в каком другом аэропорту у транзитных пассажиров билетов не требуют. Положение становилось опасным. Поэтому когда очередь дошла до нас, мы предъявили имевшиеся у нас запасные билеты Вена--Багдад--Бахрейн.
"Что мы будем делать?" — прошептала я Киму. "Мы должны как можно скорее покинуть Абу-Даби, — ответил он. — Полетим в Бахрейн, а оттуда в Рим".
858-й взлетел, направляясь в Бангкок и Сеул, и я видела, как слабели в ночном небе его огни. Я смотрела ему вслед и испытывала смешанное чувство страха и ожидания. Я не могла не думать о своих бывших попутчиках, я вспоминала, как они смеялись.
Время шло. В Абу-Даби была глубокая ночь, и аэропорт был безмолвен. Полицейский, забравший наши билеты, болтал со своими коллегами, изредка посматривая в нашу сторону. В какой-то момент Ким подошел к нему и спросил, что с нашими билетами. Полицейский сказал, чтобы мы не волновались: до вылета нашего рейса мы их получим.
Ближе к рассвету я взглянула на часы. Таймер был поставлен на шесть утра. Было 5.54. Я подумала о самолете, который сейчас должен был летать над Андаманским морем, близ побережья Бирмы... Я забылась. Когда я проснулась, был уже день. Нам наконец вернули паспорта и билеты, и мы вылетели в Бахрейн. Через час мы прилетели, было утро 29 ноября, воскресенье. Но и в Бахрейне мы не чувствовали себя в безопасности и хотели поскорее вылететь в Рим. Но надо было подтвердить наши билеты в авиакомпании, которая в воскресенье была закрыта. Мы должны были провести ночь в Бахрейне и получили трехдневную визу.
В понедельник утром мы попытались вылететь в Рим, но нам сказали, что мест нет и нужно ждать до вторника. Вечером в нашем номере раздался телефонный звонок. От неожиданности я уронила банан, который держала в руке. Никто не мог знать, что мы остановились в этом отеле, даже наше руководство. Я посмотрела на Кима, чувствуя, что бледнею. Перед тем как взять трубку, он взглянул на меня. В трубке молчали. Через несколько минут телефон снова зазвонил. Ким подошел и знаком попросил меня передать паспорта. Он продиктовал наши имена и номера паспортов, затем положил трубку.
"Маюми, — сказал Ким, — сейчас сюда поднимутся двое из корейского посольства. Сделай вид, что спишь, я сам выпутаюсь". В дверь постучали, Ким открыл, и в комнату вошли двое мужчин. "Извините, — сказал Ким, — моя дочь отдыхает". Так как корейцы не говорили по-японски, разговор шел на плохом английском. Они сказали, что рейс 858 Korean Air взорвался, не долетев до Бангкока. Понятно было, что подозревают нас. Признаюсь, что в тот момент я не чувствовала никакого раскаяния и даже ощутила подъем от того, что мы выполнили нашу миссию, что мы верные дети Ким Ир Сена и Ким Чен Ира... Корейцы ушли, пообещав вернуться на другой день. В эту ночь я не спала и без конца смотрела на часы. Нас арестуют, думала я, это только вопрос времени.
Утром мы быстро собрались, чтобы вовремя прибыть в аэропорт. Когда я выходила, Ким сказал: "Подожди, Маюми". Он был серьезен и старался не смотреть мне в глаза. Он достал из кармана пачку "Мальборо" и протянул мне: "Если случится самое худшее".
Думаю, мы оба знали, что все кончено. Но мы не были готовы принять яд. Никто из нас не был уверен, что у него хватит мужества.
В аэропорту Ким быстро получил посадочные талоны. Мы встали в очередь вместе с другими пассажирами, и я начала думать, что, может быть, нам удастся спастись. И тут же я услышала сзади меня на отличном японском: "Можно взглянуть на ваши паспорта?" Я обернулась и увидела рядом с нами высокого человека восточного вида. Мы молча протянули ему паспорта, вышли из очереди и стали смотреть, как другие пассажиры поднимались по трапу. Я вспоминала слова нашего руководителя в Пхеньяне: "Товарищи, вы должны сохранять полнейшую секретность. В худшем случае вы покончите с собой. Помните, что даже если вы погибнете, ваш политический дух будет жить вечно".
Впервые за много дней я чувствовала себя абсолютно спокойной. Объявили, что посадка на Рим закончилась. Обернувшись, я увидела японца с нашими паспортами. "Оба оставайтесь здесь. Я из японского посольства. Паспорт Маюми Хачия фальшивый, вы задержаны для допроса. Сейчас прибудет полиция".
Ким прикоснулся к моему плечу, и я обернулась к нему. "Ты должна быть сильной и принять яд. Нас вычислили, и не надо продлевать агонию. Мне не жаль умирать, я достаточно пожил. Но ты..." Он замолчал и не смел взглянуть на меня.
Я не могла говорить, слезы текли по моим щекам, но я кивнула, чтобы выразить свое согласие. Внезапно я опять вспомнила лицо моей матери. Мы редко виделись: я имела право навещать ее раз в два-три года. Она всегда была так грустна, когда я должна была уезжать. Но в те годы я мало обращала внимания на ее чувства, я была счастлива, что на меня пал выбор Партии...
Я должна была умереть, потому что за мои ошибки пришлось бы платить ей, а не мне. Я взглянула на Кима, курившего одну сигарету за другой. Он был бледен, наверное, он думал о своей семье. В этот момент в зал вошли четверо полицейских из Бахрейна и приказали нам следовать за ними. Меня ввели в маленькую комнатку для обыска. Женщины тщательно обследовали все мое тело. Затем они внимательно изучили мою косметичку, но не обратили внимания на сигареты, которые я сунула в сумочку. Ким ждал меня у выхода, рядом с ним стоял полицейский. Ким вопросительно взглянул на меня, как бы спрашивая, не отобрали ли у меня сигареты. Я улыбнулась ему, и он вздохнул с облегчением. Он протянул мне японскую сигарету, я должна была все время курить, чтобы моя последняя отравленная сигарета не вызвала подозрений. Но этого оказалось достаточно. Когда я, взяв сигарету, вытаскивала из сумочки зажигалку, одна из полицейских попросила у меня сумку. Я достала пачку сигарет и протянула ей сумку. Тогда она попросила у меня и пачку. Я вытащила отравленную сигарету и протянула ей пачку. Я не могла рисковать, все теперь зависело от этой сигареты. Но она пролаяла что-то непонятное и протянула руку. Я посмотрела на Кима, и он кивнул головой. Это был условный знак. Я почувствовала, что леденею, и в этот момент полицейская вырвала сигарету у меня из рук...
Перевод ЕКАТЕРИНЫ ДЕМЬЯНОВОЙ