Месяц назад завершился первый век кино. Второе экранное столетие невольно располагает к пересмотру былых ценностей и авторитетов, к поиску новых классиков и нового авангарда. 20 января свой 50-летний юбилей отпраздновал Дэвид Линч. Два дня спустя, 22 января, исполнилось 43 года Джиму Джармушу. Еще недавно никому в голову не пришло бы всерьез отмечать эти даты. Сегодня они выглядят вполне респектабельно в календаре Седьмого искусства.
Гороскоп новых классиков
За два дня, разделяющие моменты появления этих режиссеров на свет, темная, земная и бессолнечная фаза Козерога сменилась властью Водолея — покровителя воздуха и утопии. Парадоксалист Линч вписал свою круглую дату ровно в середину кинематографического столетия, разгильдяй Джармуш отделался необязательной цифрой 43.
Дэвид Линч родился в лесах Монтаны, Джим Джармуш — в равнинном Огайо (он, кстати, любит подчеркивать, что в его жилах течет по меньшей мере десяток кровей — от французской до венгерской). Оба пришли в кино окольными путями. Джармуш — недоучившись литературе в Колумбийском университете, Линч — успешно закончив Академию изящных искусств в Филадельфии. В юности и тот и другой путешествовали по Европе, однако Джармушу Париж открыл свою знаменитую Синематеку, а для Линча навсегда остался местом "за много тысяч миль от 'Макдональдса'". Джармуш работал ассистентом у асов авторской режиссуры Вендерса и Николаса Рея, Линч не раз честно признавался, что до сих пор использует кино для оживления живописи, а "Андалузского пса" посмотрел по случаю и много позже того, как начал снимать собственные сюрреалистические экзерсисы. Наличие более чем двух многоэтажных зданий Линч считает мегаполисом и воспринимает с мистическим страхом. Джармуш не представляет себя вне урбанистического ландшафта.
Оба некогда были фаворитами авангардистских киноклубов, но Линч добился первого успеха на национальном фестивале в Сан-Франциско, а Джармуш — в Канне. Через два года после того, как Джармуш получил там дебютную "Золотую камеру", Каннский фестиваль с негодованием отверг "Синий бархат" — самый скандальный и, наверное, лучший фильм Дэвида Линча. В 1989 году Джармуш получил в Каннах спецприз "за выдающиеся художественные достижения", а еще через год Линч все-таки сорвал "Золотую ветвь" и заставил Европу судачить о нашествии американского "неоварварства". Линч живет в Лос-Анджелесе, Джармуш в Нью-Йорке. Линч снимает телерекламу, устраивает выставки собственной живописи и регулярно рисует комиксы. Джармуш играет в эпизодах у приятелей и, по слухам, изредка появляется на сценах маленьких джаз-клубов нижнего Ист-сайда.
Тем не менее между ними есть общее. Лучше всего это сформулировал сам Линч. В одном из телеинтервью он искренне изумился, почему во всем мире смотрят его фильмы, замешанные на мифах американской поп-культуры. И тут же сам ответил на вопрос: американский поп-культ сильнее и откровеннее всего выразил вечную тягу человечества к чуду, тайне. Каждый по-своему, Линч и Джармуш снимают кино о чудесах. Один — вспоминая о детских страхах и юношеских неврозах, низводя волшебство до кича или населяя фантазмами собственного подсознания. Другой — затемняя его интонацией богемного междусобойчика, космополитическими байками и тусовочными гэгами. Перешагнув порог столетия, кино все еще хочет оставаться чудом, которое, в свою очередь, есть единственное по-настоящему классическое наследие экранной эпохи. Может быть, поэтому два режиссера, родившиеся и воспитанные на разных этажах Вавилонской башни, именуемой Американской Мечтой, еще не вступив в возраст патриархов, оказались классиками нового века.
Кто убил человека-слона?
Первый киноопыт Линча представлял собой приложение к его пространственной инсталляции, длился тридцать секунд и назывался "Шестеро заболевших" (или, более точно — "Шестеро, которых рвет", Six Figures Get Sick). В названии, как в капле, отразилось все будущее творчество режиссера, завороженного темами мутации, уродства и патологического рождения. С младенческим любопытством Линч пытался разъять природу вещей, докапываясь до механики жизни, может быть, из-за этого через все его фильмы проходит пластический образ работающей машины, будь то карандашный станок в "Голове-ластике", огнедышащие горны и наковальни "Человека-слона" или лесопильные агрегаты "Твин Пикс". Не меньше внимания он всегда уделял лестницам и портьерам — классическим атрибутам детских страшилок. Тяжелый занавес нависал над титрами "Синего бархата", за кроваво-красной драпировкой причащался последнему таинству агент Купер, зрители "Человека-слона" полфильма ежились в креслах, ожидая, когда же наконец спадет мешковина, закрывающая лицо легендарного урода.
По канонической версии существует как будто два Линча. Первый — рафинированный киноавтор, авангардист, создатель "шедевров отвращения". Второй — мастеровитый диктатор стиля, официальный неоварвар, любимец домохозяек, упоенно гадающих, кто убил Лору Палмер? На самом деле что бы Линч ни снимал — сюрреалистическую притчу о рождении, как в "Голове-ластике", жестокую версию "Алисы в Зазеркалье", как в "Синем бархате" или рок-аранжировку "Волшебника страны Оз", как в "Диких сердцем", он снимает фильмы о чуде. Чудо это страшное, смурное и загадочное, как сны подростка или инцестуальные соблазны молодящегося отца Лоры Палмер. Иначе и не может быть в культуре, где благо объявлено нормой, а всякий романтический эксцесс невольно перекликается со злом.
Пешком из рая
Американский критик Дж. Хоберман назвал Джармуша "Френком Капра тусовки". В эпоху Золотого века Голливуда Капра снимал сказки для взрослых. Юные миллионерши у него влюблялись в нищих репортеров, честные провинциалы выводили на чистую воду коррумпированных политиков, а усталым и растерянным Бог вовремя посылал ангелов во плоти.
Джармуш тоже снимает сказки. Только его герои не обретают рай, а блуждают где-то вокруг, колесят на попутном транспорте, бредут пешком, очень много курят, пьют пиво и кофе. И если Линч в поисках современной мистерии вывернул наизнанку великий Миф Американской Глубинки, то Джармуш играет меланхоличный джаз по темам не менее значительного Мифа Большой Дороги. Его персонажи то и дело снимаются с места, но дорога никуда не ведет и везде поджидает только одно — необъятная, как кукурузное поле, вселенская скука. Край света находится в Кливленде, штат Огайо, странствия Одиссея вполне исчерпываются ночным Бруклином, а возвращение блудного сына — поездкой в такси. "Страннее, чем рай" назывался полнометражный дебют режиссера, похожего на волшебника Гудвина, лукавым обманом подчинившего страну Оз. И улетевшего в одиночку на воздушном шаре только потому, что веревка оборвалась слишком рано.
Чудо — это не то, что произошло, а то, что так и не получилось. Лукавство Джармуша, впрочем, вполне вписывается в границы авторской иронии. Бродяг, беглых зеков, натурализованных эмигрантов и скучающих ночных портье у него играют рокеры, джазмены и тусовщики — от Джо Страммера до Джона Лури и от Тома Вэйтса до Screamin` Джея Хокинса. То есть те, чей аутсайдерский имидж принадлежит совершенно иному культурному слою и отыгрывается в стиле богемного кабаре. А может быть, только подчеркивает, что, по сути, нет никакой разницы между элитной рок-сценой и тоскливой пустошью Среднего Запада.
Love Me Tender
В одном из романов Стивена Кинга демон в образе старьевщика совратил провинциальную домохозйку, всучив ей обыкновенные пластмассовые очки. Надев их, добропорядочная матрона превращалась в фурию — к ней наяву являлся Элвис Пресли, мечта, король, супермужчина.
В Американской Сказке не так уж много действующих лиц. "Император рок-н-ролла" появляется и у Линча, и у Джармуша. В "Диких сердцем" герой Николаса Кейджа носит пиджак "как у Элвиса", из змеиной кожи, — символ "гордой индивидуальности" и поет Love Me Tender, искренне пуская слезу от переполняющих его чувств. У Джармуша действие "Таинственного поезда" происходит на протяжении одной ночи в Мемфисе, Теннесси — родине Пресли. Чуда не происходит. Мемориальный рок-музей, куда через океан добирается парочка юных японцев, выглядит пыльным гадюшником, чопорная европейская леди едва отбивается от местных алкашей, попрошайничающих именем Элвиса.
Любовные признания заменены фонограммой, красивый миф оборачивается тошнотной скороговоркой экскурсовода... Линч снимает сказки о страшных чудесах, Джармуш — о чудесах несбывшихся. Но у сказки должен быть счастливый конец. И в финале "Диких сердцем" длинноногая Лола влюбленно рыдает, глядя, как ее Морячок старательно артикулирует куплеты чужого шлягера. А у Джармуша призрак Пресли среди ночи лично является к брезгливой даме, пожалевшей сорок баксов на сувенир.
Чудо невозможно повторить. Наверное, поэтому кино, десятилетиями творившее чудеса, не нашло надежной защиты от новейших компьютерных кудесников. Потому же ни Линч, ни Джармуш, чьи последние фильмы не вызвали большого энтузиазма у зрителей и критики, вряд ли могут ощущать себя настоящими классиками волшебства. Хотя оба родились в январе, когда самые нетерпеливые уже ждут исполнения желаний, загаданных в новогоднюю ночь.
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ