Первая половина юбилейной программы фестиваля "Декабрьские вечера", почти сплошь состоящая из трио и квартетов, предоставляет слушателю увлекательную возможность продегустировать различные оттенки и полутона налаженного камерного музицирования. В афише значатся пять ансамблей из разных городов и стран; следом за квартетом Бородина, о котором Ъ писал в прошлую субботу, выступили со своими программами Санкт-Петерс-трио и Такач-квартет.
Вряд ли стоит сравнивать эти два ансамбля. Венгерский квартет, образованный в 1975 году и более десяти лет назад избравший себе репетиционную базу в Колорадском университете, известен во всем мире. Что касается Санкт-Петерс-трио, то оно — хотя тоже возникло целых пятнадцать лет назад (его участники занимались тогда в школе при Ленинградской консерватории) — пока еще ждет своего признания. Правда, малая известность ансамбля в Москве говорит скорее не об уровне его мастерства, а о традиционной обособленности двух российских музыкантских школ, больше интересующихся контактами с Западом, чем друг с другом.
В игре Санкт-Петерс-трио контрасты сглажены, фабулы неотчетливы, а драматургические повороты маловыразительны. Ансамбль увлекает другим — томным, плывущим, наполненным звуком и упоенной погруженностью в чисто музыкальное пространство. Остающийся на заднем плане и оттого особо загадочный лидер ансамбля — сухо подыгрывающий пианист Игорь Урьяш — предоставляет ярким, подобно роскошным масляным краскам, скрипке (Илья Иофф) и виолончели (Сергей Словачевский) возможность увлеченно заниматься друг другом. А также кларнету: присоединившийся к ансамблю Юлий Милкис, помимо собственных достоинств знаменитый ученичеством у Бенни Гудмена, посадил немало своих цветов в этом оазисе тембровой расточительности и медитативного самолюбования.
Исполняемые сочинения, отражающие конфликтное начало в музыке ХХ века, явно сопротивлялись такому положению вещей. Юношеское трио Шостаковича казалось написанным поздним романтиком, Хиндемит (Квартет 1938 года) напоминал юного Шостаковича, а шостаковичевский драматизм обнаруживался только в Концерте для кларнета его ученика Бориса Тищенко. И хотя нельзя не отметить отличную выстроенность программы в пользу последнего, заинтересованность музыкантов в проходящих через их руки музыкальных коллизиях вызывала сомнения.
Венгерско-американский Такач-квартет (не впервые выступавший на "Декабрьских вечерах") проблему соотношения эмоций и разума решал с точностью до наоборот, словно стремясь навсегда покончить со стереотипными представлениями о венгерском музыканте — с его врожденной склонностью к импровизации, распахнутой душой и полуцыганской слезливостью на грани вкуса. Временами преодоление стереотипов грозит обернуться преодолением природы самих музыкантов — тогда в их интерпретации появляются интересная интрига и скучноватый звук.
Программа концерта, состоявшая из квартетов Гайдна, Бартока и Сметаны, продемонстрировала не только широту интересов ансамбля, но и его склонность к эмоциональному отчуждению играемой музыки. В Квартете Гайдна ор. 72 #2 были тщательно затерты все возможные упоминания о фольклоре, и даже грубоватый менуэт, еще не вполне забывший о своем прошлом деревенского лендлера, претендовал на моцартовскую воздушность. В позднем квартете Сметаны "Из моей жизни", где чешский композитор, подобно классикам многих национальных школ, стремился писать не польки, а размышления о них, музыканты сделали все возможное, чтобы о польках как таковых все начисто забыли. Сильнее всего прозвучал Барток (Квартет #5), сам в свое время приложивший немало сил к тому, чтобы игру ресторанных скрипачей и оперетты Имре Кальмана перестали считать воплощением сущности венгерского музыкального мышления.
В игре Такач-квартета главным была продуманная драматургия — с удачно запланированными неожиданностями, логично выстроенными кульминациями и неслучайностью финальных выводов. Невооруженным глазом было видно, что нити коллективного квартетного разума стягивались ко второй скрипке — Карою Шранцу. С Игорем Урьяшем он имеет мало общего — точнее, является полной его противоположностью. По необъяснимой закономерности центром сверхрационального ансамбля оказался вполне темпераментный человек, даже внешностью совпадающий с нашими представлениями о венгерском скрипаче.
ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА