В светлый праздник Введения Богородицы во Храм произошло введение политических лидеров в патриаршие палаты, устроивших там Всемирный русский собор, и в холодные декабрьские дни Россия исполнилась пасхальной радости. В соответствии с пророческой фразой из романа Владимира Войновича "Москва. 2042", где чекистский генерал таинственно говорит: "Тс-с-с! Тише! Я теперь не Дзержин Гаврилович, а Дружин Гаврилович", соборовавшие наперебой показывали, как они возросли в силе духа, причем наиболее верным сыном Православной Церкви оказался лидер ЛДПР Жириновский, изъявивший готовность положить живот за возвращение Церкви секуляризированных имуществ. Не менее твердым в правоверии оказался и лидер КПРФ Зюганов, пересмотревший прежний постулат, согласно которому победа советского народа в Великой Отечественной войне объясняется преимуществами социалистического строя и полагающий ныне, что причина победы — в преимуществах православной веры. Вслед за коммунистом Зюгановым существенной ревизии подверг свои взгляды и основоположник российского конституционализма, сподвижник артиста Говорухина социал-демократ Олег Румянцев. По мнению духовно обновившегося социал-демократа, "в основе русской идеи лежит православная справедливость, то есть соответствие норм жизни высшим идеалам христианства и братское стремление к воссоединению людей", а нынешняя Конституция РФ таковым идеалам чужда, ибо в ней "ничего не говорится о местном самоуправлении, нет поддержки гражданских институтов".
Таким образом современная конституционная мысль наконец устранила существовавшее доселе мнимое различие между светской конституцией и византийской Кормчей книгой, ибо истинно русский конституционализм базируется на идее всеобщего воссоединения. Непонятна лишь претензия к Основному закону РФ в части местного самоуправления. Если эта важная тема недостаточно прописана в Конституции, это нехорошо, однако связь между местным самоуправлением и высшими идеалами христианства осталась неразъясненной.
Но всякое слово, исполненное истинно христианской любви, не пропадает втуне, и вышеназванную связь решил восстановить вице-премьер Чубайс, взаимоотношения которого с московским местным самоуправлением доселе были не лишены драматизма. Узнав о решении Думы сократить бюджетные субвенции Москве на полтриллиона рублей, огорченный Чубайс, напомнив, как "авторитетные московские руководители использовали полуцензурные выражения" в его адрес, "говоря об удушении Москвы", сам не только удержался от полуцензурщины, но, напротив, в порыве великодушия подчеркнул: "Если действительно получилось так, что расходы Москвы будут сильно подрезаны, а на это похоже, — правительство будет искать решения по поддержке москвичей другими способами".
В радостном прощении взаимных обид вице-премьер руководствовался превосходным примером камергера Деларю, обращавшегося к своему неистовому оппоненту с дружеским предложением "Хотите дочь мою просватать Дуню? А я за то кредитными билетами отслюню Вам тысяч сто" и подчеркивавшего, что это не пустые обещания — "Я дать царю совет имею право, я камергер!". Так вдохновленные деяниями III Всемирного русского собора мэр и вице-премьер явственно показали соответствие бюджетных норм жизни высшим идеалам христианства и братскому стремлению к воссоединению людей.
Единственным из высших руководителей, кто еще не совсем исполнился внешнего благочестия, оказался премьер Черномырдин. Беседуя с трудящимися по телефону, в ответ на призыв благочестивой ленинградки Людмилы Ивановны — "Нельзя ли вам хотя бы немножко креститься, хотя бы на камеру? Представьте, какой бы у вас был авторитет среди людей, верующих в Бога!" — премьер с твердостью отвечал: "Да, в церковь я хожу с удовольствием. Но креститься — это уж личное дело каждого. Юрий Михайлович Лужков, например, крестится, я — нет".
Сообщив, что он не любит "в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться пред людьми", премьер-министр, вероятно, имел в виду, что он предпочитает в уединенной комнате для отдыха становиться на теплую келейную молитву.
Тем временем военный министр Грачев вопрос о том, следует ли государственному мужу публично креститься, разрешил с прямотой военного человека. В дни заседаний III Всемирного русского собора Грачев находился с его участниками в молитвенном единении, совершая паломничество в Святую Землю, где он поклонялся Гробу Господню и вел переговоры с израильской военщиной. Многие опасались, что по всем известному пристрастному отношению прессы к Грачеву его проскинитарий вызовет злобные отклики, а в "МК" появится обличительная статья Александра Минкина "Паша-мерседес — прислужник сионистов", однако газетчики оказались куда благодушнее, и, не сговариваясь, все дружно опубликовали фотографию вышедшего из купели нагого генерала, молитвенно сложившего руки на груди. В отличие от показываемой в телерекламе слабо одетой девицы, рекламирующей соли Мертвого моря и являющей собой воплощенный соблазн, Грачев, погрузившись в это море, напротив, явил собой воплощенное благочестие, точно воспроизведя иконописный сюжет, представляющий крещение в водах Иордана.
Единственное различие между иконой и благочестивой фотографией заключалось в том, что на иконе изображен также и Святой Дух в виде голубя, тогда как на фотографии рядом с Грачевым вместо голубя находится некий обильно вымазанный грязью темноликий ефиоп. Эксперты расходятся в мнениях касательно истинной природы ефиопа. Одни полагают, что это — темнозрачный бес, изгоняемый от Грачева силой благодатного крещения. Другие, отмечая, что лицо ефиопа выражает не бессильную злобу, что было бы естественно для изгоняемого беса, но, напротив, подобострастную радость, полагают, что в образе мнимого беса в действительности выступает сват и сослуживец Грачева генерал-полковник Харченко.
Покуда Грачев поклоняется святыням христианства, его антагонист генерал Лебедь путешествует по России и сообщает избирателям, что намерен возобновить свою деятельность военачальника. Генерал объявил о "своей принципиальной готовности возглавить российскую армию", однако не намерен "служить в российской армии, пока ею командует нынешний верховный главнокомандующий, президент Борис Ельцин".
Упоминание верховного главнокомандующего делает не вполне ясным, к чему же именно принципиально готов Лебедь. Если он намерен домогаться поста военного министра при ином, нежели Ельцин, президенте, то странно сообщать об этом за полгода до президентских выборов, на которых еще непонятно кто победит. Если же Лебедь готов возглавить российскую армию в качестве ее верховного главнокомандующего, т. е. президента РФ, то это желание можно выразить и менее хитроумным способом. Разве что боязнь возбудить неистовую ревность соратника Скокова, также весьма готового занять пост верховного главнокомандующего, побуждает прямодушного генерала к запутанным приемам выражения мысли, более подобающим лукавому царедворцу.
Другой общественный кумир, Григорий Явлинский видит себя не столько верховным главнокомандующим, сколько верховным праведником. По сообщению Явлинского, "Андрей Сахаров оказал наибольшее влияние на формирование" лидера "Яблока" как политика, поскольку "Сахаров умел говорить и делать то, что считал верным, даже тогда, когда все вокруг были против него, даже тогда, когда все те, ради кого он это делал, готовы были затоптать, закричать и захлопать его".
Это сообщение можно понимать в двояком смысле: в том, что сам Явлинский субъективно стремился подражать лучшим чертам академика Сахарова, и в том, что Явлинский объективно сумел воплотить в своей политической личности в высшей степени достойные качества покойного академика. Поскольку в последнее время Явлинский часто сетует на общественное непонимание, он, вероятно, склонен считать, что субъективное стремление привело к объективным результатам и лидер "Яблока" тверд в самостояньи не менее, чем Сахаров. Некоторая логическая передержка здесь в том, что одно и то же следствие может порождаться весьма различными причинами — если человека сослали на о. Св. Елены, это еще не значит, что он — Наполеон. Личная святость и благородное подвижничество всегда приводят к общественному непониманию, однако от такого непонимания могут страдать также и личности, совершенно чуждые подвижничеству и святости.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ