Банальный парадокс относительно непредсказуемого прошлого нашей страны не так уж банален и не совсем парадокс. Дело в том, что у нашей страны, как и у любой другой, трудно предсказуемое будущее, это факт, а никакой не парадокс. Но в таком случае и прошлое предсказать нельзя, потому что в будущем мы обязательно узнаем о нем много нового. Так было всегда и везде, и не нами придумано, что история есть обращенная в прошлое политика.
Отсюда и постоянный интерес к истории, то усиливающийся — во времена политических вспышек энергии общества, то ослабевающий — в годы спокойствия и вялости. Впрочем, иногда зависимость оказывается обратной: никакой политики нет и в ближайшей перспективе вроде бы не предвидится, а историей все захлебываются, глотают запоем исторические и как бы исторические сочинения... Это может означать только одно — несмотря на отсутствие признаков, политика скоро снова оживет. Так было на исходе советских спокойных лет, когда все зачитывались мемуарами и облегченными историческими романами.
В последние годы в литературную моду широкого потребления (первопроходцы завели эту моду лет 20 назад) вошли не исторические на первый взгляд, а футурологические сочинения, разного рода утопии и, главным образом, антиутопии. Однако, если присмотреться внимательней и беспристрастней, окажется, что эти пророчества и возможные варианты — как правило, карикатурные — будущего есть не что иное, как изображения прошлого, наложенные на настоящее. Войны племен и покорения народов, самодержавие и опричнина — все это картинки из прошлого. История переносится в грядущее не с целью это грядущее действительно прозреть, а исключительно ради осмысления и оценки сиюминутной ситуации. Прошлое становится самым подходящим материалом для идеологических построений и социальных памфлетов. А без трактовки исторических фактов, их интерпретации, переосмысления и даже домысливания в таких делах не обойдешься.
В сущности, любое сочинение есть в той или иной степени делание, создание истории. Любой литературный персонаж встраивается в прошлое, и сама его судьба, само существование это прошлое меняют. Ну, не было ни в каком уездном городе врача по прозванию Ионыч, не участвовал в Бородинском сражении капитан по фамилии Тушин — выдумки все это. А коли выдуманы такие важные персоны олитературенной истории, то и вся уездная жизнь Чеховым выдумана, и все Бородино описанием Толстого искажено...
Более того, многие сугубо исторические работы недостоверны. Хотя бы потому, что почти во всех странах архивы спецслужб и министерств иностранных дел на много лет засекречены, продолжают засекречиваться и сейчас. А что ж это за история, в которой нет и еще долго не будет важнейших глав?
Отсюда неизбежно должен следовать вывод: история не принадлежит никому и принадлежит всем в равной мере. Скрытые факты и факты, освещенные оценками, противоречия очевидцев и отсутствие доказательств делают историю полем, на котором одни видят рожь, а другие замечают только васильки.
В моем новом маленьком романе "Беглец" (название должно писаться по старой орфографии) выдуманный герой, крайне незначительный, заурядный человек оказывается втянут в никогда не происходившие или совсем по-другому описанные официальной (на сегодня) историей события 1916-1918 годов. Что же это я сочинил, задаюсь вопросом, художественный ли текст или свой вариант прошлого? Не знаю. Возможно, это фальсификация. Но уж что точно — делал я это никак не в ущерб интересам России, а исключительно ей на пользу, на пользу, как я ее понимаю.
Не думаю, что разные варианты истории вообще могут кому-нибудь или чему-нибудь повредить. В конце концов, история прошла, ее уже не изменишь. А отношение к ней у каждого свое, соответственно свои и представления о ней. Опыт же показал, что мысли контролю не поддаются, и рано или поздно попытки такого контроля разрушают контролирующую систему. Слова Оруэлла насчет контроля прошлого, настоящего и будущего описывали тоталитаризм — и где он, оруэлловский тоталитаризм? Урок истории, как говорится.
Интереснее истории — только современность. Но через мгновение она станет историей тоже.