Убийство о. Александра Меня совпало с решительным поворотом господствующего в обществе типа православной духовности к стилю Темных Веков.
Так случилось, что ряд громких убийств, сделавшихся неотъемлемой приметой нынешнего времени, начался убийством священника. Банкиры, промышленники и журналисты пошли потом, до политиков — вопреки их мнению о своей роли в общественной жизни — дело вовсе не дошло, но первым был иерей. Можно говорить о провиденциальном значении такой закономерности, усматривая в последующей вакханалии убийств Божью кару, обрушившуюся на общество, изначально преступившее самые последние запреты. Но, вообще говоря, вопрос о Божьей каре — дело весьма тонкое, и неосторожное обращение с понятием коллективной вины может завести достаточно далеко. Поэтому лучше бы ограничиться взглядом не на Божественную премудрость, с пониманием которой можно и ошибиться, а на более доступные исторические аналогии.
О. Александр родился во времена сталинских гонений, худших, чем нероновы и диоклетиановы. Свобода христианской проповеди наступила — и то не сразу — лишь при Горбачеве, религиозную политику которого можно сравнить с изданным Константином Великим в 313 году Миланским здиктом о веротерпимости. В смысле гонений гибнущие империи часто мягчают.
С наступлением веротерпимости для христианской интеллигенции отпала надобность скрывать свою веру, а языческая интеллигенция потянулась к христианству. Наступила краткая, но яркая эпоха христианской проповеди, сгоряча квалифицированная едва ли не как христианское возрождение России. Такой громкий термин в рамках данной аналогии навряд ли вообще уместен — никто, кажется, не говорит о христианском возрождении поздней Римской империи, но в рамках аналогии можно говорить о вспыхнувшем живом интересе имперской интеллигенции к вопросам христианской веры, причем в эту раннюю эпоху веротерпимости в центре общественного внимания оказывались именно проблемы вероисповедания, а не обрядоверия. Содержательная часть явно доминировала над ритуальной, и то был звездный час проповеди о. Александра.
Спустя пять лет после его гибели картина изменилась довольно сильно. Живой общественный интерес к проблемам веры сменился равнодушием. Богословие вообще вышло за сферу общественной жизни, и громко названная возрождением увлеченность пятилетней давности лишь напоминает притчу о сеятеле — "иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло". Естественно, живое внимание к вопросам метафизическим никогда и не бывает длительным и притом массовым, но важно понять, что же находится в сухом остатке и какие формы приняла христианизация остатков Империи.
Можно констатировать решительную победу обрядоверия. Священник с кадилом и кропильницей — непременный участник всех презентаций по поводу вновь открываемого офиса, буфета и только что не туалета, а государственные мужи, стойко преодолевая боль в ногах, выстаивают под оком телекамер долгие византийские литургии. "Ты победил, Галилеянин", а символом победы стал стремительно воздвигаемый храм Христа Спасителя — 2.
Более того: наряду с политиками особым благочестием отныне отличаются прежде в нем не слишком замеченные бандиты. Известность — причем как раз к пятилетию со дня гибели о. Александра — приобрела история в Псково-Печерской лавре, связанная с гибелью при разборке авторитета тамбовской группировки Николая Гавриленкова. Выполняя последнюю волю авторитета, псково-печерский архимандрит о. Роман (Жеребцов) поместил прах Гавриленкова в позлащенную раку и упокоил в монастырских пещерах, по соседству со склепами преподобных отцов. Именно Псковская лавра в последние годы была оплотом православной борьбы против экуменизма, латинства и прочих чужеземных ересей, обыкновенно связываемых с именем о. Александра и его последователями. Менее известны раздумия и сомнения, посетившие Патриархию, когда стало известно о желании проживающего в Вене солнцевского авторитета Михася внести щедрую лепту на строительство храма Христа Спасителя. Разумеется, "грех Марии отпустил Ты и разбойнику простил Ты, мне надежду подарил Ты", однако Патриархию могла смущать необходимость золотыми буквами выбивать имя жертвователя на долженствующих украсить храм мраморных досках.
С точки зрения эпох просвещенных налицо сплошной и возмутительный соблазн, однако стоит посмотреть, что наступило вослед константиновой веротерпимости. Западная Римская империя, напоследок осененная именами христианских интеллигентов Августина, Боэция, Амвросия Медиоланского, безвозвратно рухнула, и в воцарившемся хаосе стали воздвигаться варварские (хотя и христианские при том) королевства. В типологическом смысле именно отсюда, из Темных Веков, идут истоки нынешней российской духовности. Тела тогдашних королей также погребались в монастырских позлащенных раках, хотя какой-нибудь Хлодвиг с точки зрения нынешних понятий был авторитетом ничуть не лучше Гавриленкова, земные владыки, подобно благочестивому Михасю, щедро жертвовали на храмостроительство, да и сама эстетика поведения влиятельных кругов как будто списана с хроник Григория Турского. Тогда, как и сегодня, царила, по выражению Константина Леонтьева, "цветущая сложность".
Убитый пять лет назад о. Александр в нынешнем цветущем сложном мире, напоминающем о кипучем полнокровии ранних Меровингов, вряд ли был бы и услышан. Тогдашнее общественное внимание к его проповеди свидетельствует лишь о том, что свеча ярче вспыхивает перед тем, как погаснуть. Если гибель Империи была неизбежной, то неизбежным было и пришествие Темных Веков. Но степень тьмы, окутывающей мир, напрямую зависит также и от Церкви. В прежние Темные Века наряду с невежественными попами, благословлявшими местных королей-авторитетов in nomine patrum, filiorum et sanctorum spiritorum, оставались все же ростки христианского просвещения и моральный авторитет папства. Похоже, что нынешний православный клир так органично, уютно и естественно вошел в цветущую сложность, благословляя тамбовских и солнцевских во имя отцов, и сынов, и святых духов, что говорить о просвещении и авторитете сегодня сложнее, чем во времена Меровингов.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ