Пионерский лагерь, место, где многие, многие провели лучшие (или худшие — тут кому как повезло) лета своей детской жизни был, несомненно, самым скучным местом на земле, когда над нею шел дождь. Чего же было ожидать мне, когда в середине августа в чрезвычайно дождливый день ехал я под скрип автомобильных дворников в третью летнюю лингвистическую школу, местом дислокации которой на сей раз стал бывший пионерский лагерь "Ока" вблизи города Каширы, обшарпанный и неуютный, предназначенный в дальнейшем в ремонт и переустройство под нужды российской армии. Думал я встретить унылые лица взрослых, напряженную суету не знающих куда себя деть детей, натужные "спокойные" игры и прочее, сопутствовавшее дождю в пионерском лагере во времена моего собственного детства. И ничего этого не встретил.
Путевые заметки
А встретил — для начала — у ворот двух пузатых и трезвых мужиков, равнодушных ко всему на свете, они вопреки старинному российскому обычаю даже не принялись обсуждать, доедет ли наша "пятерка" до Казани или нет, а просто лениво открыли ворота, да и отправились восвояси — в мягкие старые кресла, стоявшие на сеновале. Позади кресел и наваленного сена располагалась и та, ради которой сеновал существовал, — огромная рыжая корова. Она-то как раз весьма заинтересовалась прибывшими, поскольку я решил скормить ей банановую кожуру, благо таковой за время поездки набралось преизрядно. Корова же, знать, в большой привычке была к такого рода экзотике, потому как радостно потянулась знаменитыми мягкими губами к желто-коричневым останкам латиноамериканских плодов и даже с известной жадностью сжевала их. Невозмутимые мужики на воротах не повели и ухом, сидели молча, курили, были серьезны и сосредоточены.
Дождь тем временем и вовсе перестал, и по всем пионерским законам полагалось, чтобы на многочисленные зеленые лужайки лагеря высыпали шумные ватаги ребятишек и принялись играть в подвижные игры на свежем воздухе. Однако, двигаясь все в глубь и в глубь территории (если кто помнит это святое для всякого пионера слово), я по-прежнему никого не наблюдал. Тишина стояла самая поразительная, и только вдалеке, у здания, напоминавшего столовую (чем оно и оказалось), какой-то человек что-то громко делал с двумя кастрюлями.
Приближаясь к источнику звука, я все думал — мужик это или баба? Одет человек был в халат неопределенного цвета, спортивные брюки и большие сапоги, рост имел средний, а на голове была у него седая поросль средней же длины. "Извините, пожалуйста", — начал я, надеясь, что по голосу уж точно определю то, чего не мог определить глазом.
"Пожалуйста", — ответила посудомойка, ибо это была она, и с ужасным лязгом поставила кастрюли одну на другую. "Где тут лингвистическая школа?" — поинтересовался я. "Какая-какая?" — переспросила она. "Лингвистическая" — "А, это Елены Владимировны что ли дети? Верно, в клубе сидят, у них там лекция". И показала мне на красное кирпичное здание в глубине территории, на котором навечно был прикручен барельеф Владимира Ильича Ленина, а под ним — три металлические направляющие, на которых уже не было ни единой буквы. "Вот и первая лингвистическая задача, — подумалось мне. — Восстановить надпись под Лениным, исходя из длины строк".
Я двинулся к клубу, вошел в него и почти сразу увидел так называемые пытливые детские лица. Много мальчиков, девочек, юношей и девушек разного возраста сидели в большом зале где в ряд, а где как попало и слушали бородатого ученого, который сосредоточенно что-то излагал, одновременно рисуя мелом схемы на зеленой доске. Зал в прошлом явно служил местом проведения дискотек. Странное дело: не на всякой университетской лекции встретишь такую тишину и внимание к преподавателю. Никакой возни, шушуканья и тому подобных непременных вроде бы атрибутов лекции при большом стечении учащегося народа. Шум начался с появления в зале фотокорреспондента Ъ Эдди Оппа, который деловито начал настраивать аппаратуру. Взволновавшихся детей успокоил руководитель летней лингвистической школы Максим Анисимович Кронгауз: он сообщил им, что мы с Эдди приехали из газеты, будет материал про школу и чтобы дети продолжали слушать лектора, а Эдди будет пока ненавязчиво их снимать.
"Лекция кончится через двадцать минут, — сказал Максим Анисимович, — хотите — послушайте, хотите — погуляйте, посмотрите, как и что". Я решил, что лучше погуляю, ознакомлюсь с обстановкой.
Соседний зал представлял собой и вовсе странную картину: вперемешку стояли разбитые стулья, обшарпанные столы и гимнастические снаряды: конь, козел, брусья, мостики; к стене привинчена шведская стенка, а в одной из больших оконных рам вместо внутреннего стекла стояла опять-таки зеленая доска, на которой мелом было написано что-то и вовсе непонятное. Разумеется, тут я не смог отказать себе в удовольствии задуматься о нелегкой судьбе современного российского образования, о крайней стесненности его в средствах, о невнимании властей к его проблемам и изрядно поохал (про себя, чтобы скорбными звуками не помешать занятиям в соседнем помещении) на эту тему. Да и пошел прочь.
Хотелось мне, честно говоря, встретить какого-нибудь ребенка, прогуливавшего лекцию. Мне представлялся эдакий несколько чумазый мальчуган, с независимым видом прохаживающийся туда-сюда по "Оке", и весело, что называется, считающий ворон.
И я встретил своего героя, встретил почти сразу — едва вышел из дверей клуба. Он был именно таков, как я себе его и нарисовал, только мне не пришло в голову, что в руках у него непременно должна быть длинная очищенная от коры палка. "Можно вас спросить, — обратился я к нему с некоторой даже насмешкой в голосе, — что вы тут делаете, в этой вашей лингвистической школе?" Мой герой оглянулся, чтобы наверняка убедиться, что я обращаюсь именно к нему, и, несколько надувшись, ответил: "А че это за лингвистическая школа?" — "А вы из этого лагеря, из 'Оки'?" — "Не, я с вон того". С этими словами он пролез в дыру в заборе и исчез.
Я был страшно разочарован. Ну неужели, сокрушался я, во всем лагере нет ни одного прогуливающего занятий ребенка? Вдалеке мелькнула небольшая изящная девичья фигурка в чем-то розовом. Ага, подумал я, у меня будет не герой, а героиня. Лет шестнадцати примерно. Пусть она будет такой — с обесцвеченными волосами, с лакированными ногтями и в этом розовом спортивном костюме. "Скажите, — спросил я ее, — а что вы здесь делаете, в этой вашей лингвистической школе?" Она замялась и сказала, что только вчера приехала к пожилой родственнице в гости, а потому не знает, что это за школа такая, и спросила меня, заодно уж, все ли дети в этой местности так рано начинают школьные занятия — ведь еще только середина августа. Шутка.
Вскоре появилась и сама пожилая родственница. Она была в синем халате, на голове у нее красовался какой-то капроновый платок чрезвычайно яркой расцветки; широкоскулое, в резких морщинах лицо ее, загорелое до коричневых пятен, было весьма озабочено, она поинтересовалась у меня, что я здесь делаю, а я ответил ей вопросом на вопрос: "А что это за лингвистическая школа такая тут?" — "Лингвистическая? Не знаю. Но дети такие тихие. Не порежут ничо. Не шалят". Она повернулась было уходить, да вдруг вспомнила: "Вот в прошлом году были дети, так те все подушки поизорвали, грязь такую развели, убиралась по три часа. А эти хорошие, аккуратные". И пошла тяжелой раскачивающейся походкой, будто моряк по палубе.
Тем временем лекция окончилась, и право слово: даже в университете я не помню, чтобы с общей лекции слушатели расходились так чинно и серьезно — создалось впечатление, будто они мыслями еще там, в большом дискотечном зале. Вместе со всеми лекцию, которая была посвящена особенностям японской культуры, покидал и один из двух инициаторов и организаторов школы Максим Анисимович Кронгауз, прослушавший ее от начала до конца вместе со всеми прочими участниками летней лингвистической школы. Во всяком случае лицо его выражало самый живой интерес.
Интервью
Его-то я и принялся расспрашивать. Для начала я собирался задать вопрос, который еще по дороге решил задавать всем участникам школы: а что, собственно, вы здесь делаете? И почему?
Но две описанные выше встречи с чуждыми лингвистике детьми меня настолько заинтриговали, что я начал наш разговор совершенно не с того, с чего собирался: что же, спросил я, у вас закрытая школа? Ведь дети — люди очень любопытные и обычно все про все знают, а тут даже и интереса-то нет.
И правильно нет, ответил мне Максим Анисимович. Наши дети здесь заняты делом, и хотя контакты с посторонними школе детьми отнюдь не запрещены — как не запрещено почти ничего в этом лагере — они просто не нужны ни тем, ни другим. У участников школы обширная и напряженная программа, вполне нагруженная в профессиональном плане, и местным и отдыхающим поблизости сверстникам просто, должно быть, скучно иметь дело со столь занятыми, как теперь принято говорить, "ботаниками". Так что закрытость, если она и есть, обусловлена отнюдь не режимом летней лингвистической школы. И, заметил Максим Анисимович, кстати говоря, поскольку путевки предоставляются детям бесплатно, их можно рассматривать как своего рода стипендию для более углубленного изучения гуманитарных предметов. А это все-таки к чему-то, да обязывает.
Участников школы можно разделить на четыре большие группы, продолжил Максим Анисимович. Это преподаватели, главным образом из РГГУ, с факультета теоретической и прикладной лингвистики, а также из МГУ, МГПУ и Академии наук, студенты этих же вузов, школьники, попавшие тем или иным образом (например, благодаря своим рано обнаружившимся склонностям) в поле зрения профессиональных лингвистов, а также гости, в числе которых в этом году оказался даже один преподаватель Гарварда. Он, впрочем, быстро уехал, сославшись на свою неспособность адаптироваться к российским условиям. А вот болгарская студентка и группа школьников из Израиля освоились и провели в школе весь срок.
Гости часто становятся участниками: приехал, например, один преподаватель навестить своего приятеля, а тот предложил ему прочитать семинар, и он из гостя сделался участником. Или: приехал брат навестить брата, увлекся лекциями и семинарами, да так и остался в школе до конца. Или: студент решил продолжить ухаживать за своей девушкой в сельской атмосфере, а тут выяснилось, что он не только может много рассказать по теме, которой занимается, но и вполне счастлив послушать лекции, повествующие о предметах, далеких его профессиональным интересам...
Любопытно, что школа, впервые называясь "лингвистической", в действительности стала наименее лингвистической из всех трех проведенных — многие из прочитанных лекций и семинаров относились в большей степени к общекультурной проблематике, нежели к чисто языковой. Среди тем были, например, и такие: японская классическая поэзия, китайская философия, ислам как культурное явление и так далее. Один из семинаров пользовался такой популярностью, что был перенесен из обычных семинарских часов на вечер, к костру. Причина становится ясна из названия: "Анекдот как культурно обусловленный сценарий".
Распорядок дня таков: утром — до 12.30 — лекции, затем футбол, с 14.00 до 15.00 — обед, весьма пристойного качества, после обеда — семинарские занятия, в 20.00 — ужин, а затем личное время. Понятие подъема и отбоя отсутствует, однако в 00.30 двери корпусов запираются.
Семинары, подчеркнул Максим Анисимович, — дело вполне серьезное. Вот пример: семинар "Словарь жестов". Впервые тема эта возникла еще во время проведения первой летней школы, тогда же образовалась группа преподавателей, студентов и школьников, которая продолжала изучение темы уже в рамках учебных заведений; итог — научный семинар, грант фонда Сороса и — в недалеком будущем — издание словаря жестов.
Собственно говоря, это один из частных ответов на общий вопрос: а что, собственно, вы здесь делаете? Лингвистов выпускается довольно много — есть факультет в РГГУ, отделение на филфаке МГУ, отделение в Московском лингвистическом университете. Грубо говоря, все они нуждаются в рабочих местах, и потому особенно важно создавать своего рода лингвистическую среду, которая, несомненно, способствовала бы нахождению и даже организации работы для лингвистов и представителей смежных специальностей. Многие из участвующих в летней лингвистической школе детей учатся в весьма известных в Москве школах: 57-й, 67-й, немецкой гимназии, так что участие в этой школе, помимо всего прочего, поднимает авторитет школьника. Хотя реклама ЛЛШ вывешивается и в менее известных школах. Существует уже даже народная молва, проявившаяся в полной мере в нынешнем году: учитель из Фрязево привез в ЛЛШ несколько своих учеников, просто узнав о школе от знакомых. И это, считает Максим Анисимович, очень неплохо: хотелось бы избежать эдакой элитарности, которая неизбежно возникает в такого рода школах.
Я тут же спросил, не производится ли отбор участников. Странное дело, ответил мне Максим Анисимович, но все три школы число мест практически соответствовало числу желающих. Небольшие колебания в ту или иную сторону во внимание принимать не стоит — многие уезжают до срока, еще больше людей приезжает в гости и остается. Преподаватели работают бесплатно, хотя среди них есть и ученые с мировым именем. Но им тоже это интересно — нет лучшего способа освежить и систематизировать в собственной голове накопленные знания, как преподать их детям, имеющим некоторый начальный уровень подготовки и острый интерес к предмету. Всего мест в школе 120, предусмотрено еще примерно два десятка для приезжающих гостей — они почти все время заполнены.
Приближалось время ежедневного футбола, и г-н Кронгауз отправился переодеваться в спортивную форму, предоставив мне возможность побеседовать со студентами, школьниками и преподавателями.
Группу студентов, которых я застал за оживленной беседой, несколько смутил прямо поставленный вопрос: а что, собственно, вы здесь делаете? И не то чтобы им нечего было сказать в ответ, просто, читалось на их лицах, бывают глупые вопросы, на которые и отвечать-то не хочется. И потому требовалось время, чтобы составить иронический ответ — показать интервьюеру, чего стоит его вопрос.
Инициативу взял на себя студент Юра, весь какой-то длинный: с длинными волосами, длинным носом, протяжным голосом, длинными пальцами на ногах, обутых в просторные кожаные сандалии, в вытянутых вылинявших джинсах. Он выразился в том духе, что он-де невинная жертва и попал в "Оку" совершенно случайно: сказал как-то раз в компании, что мог бы прочитать семинар на некую тему, а потом уже было неудобно отказываться от своих слов, и пришлось ехать и читать указанный семинар.
Очкастая студентка Юля, говорившая несколько в нос, закурила и заявила, что сейчас подумает и подготовит краткую речь на заданную тему, а пока пусть выскажется студентка Майя. Та же сказала, что была в первых двух школах как школьница, а теперь вот поступила в РГГУ и потому приехала как студентка. Учится она здесь, вот что.
Тем временем к ответу подготовилась Юля. Она, вопреки моим ожиданиям, стала говорить вполне серьезно и почти повторила то, что сказал Максим Кронгауз пятнадцатью минутами раньше: лингвистика — наука не слишком популярная, и для поддержания ее на плаву надо, чтобы ей интересовалось некое значительное число людей; школа и служит этим интересам науки лингвистики.
Не смог я отказать себе и в желании побеседовать с младшим поколением лингвистов, энергично прогуливавшимся поблизости, и начал с, как мне показалось, лестного замечания: "А не думаете ли вы, что лингвистика — самая главная наука?"
Попробуйте спросить такое у юных физиков или математиков или биологов — немедленно получите утвердительный ответ. А юный лингвист Ваня, несколько угловатый юноша с высоким голосом, немедленно спросил, что я понимаю под словом "главная"? Я принялся оправдываться, стал говорить, что поскольку все науки выражают свои идеи на языке, то наука о языке становится вроде бы главной. И ничуть не бывало, ответил Ваня, из вашего рассуждения следует, что лингвистика носит служебный, вспомогательный характер. Инициатива в беседе была безнадежно упущена, но я с упорством, достойным лучшего применения, задал свой вопрос: а что, собственно, вы здесь делаете? Дети, среди которых были и совсем уж маленькие, лет восьми-девяти, загалдели. Смысл галдежа был таков: надо как можно больше узнать за время детства, чтобы потом было легче ориентироваться при выборе дальнейшего рода деятельности. Да и интересно все тут очень.
Оставалось поговорить только с преподавателями. Когда я вошел в комнату, где был приготовлен для беседы чай, два почтенных мужа (Григорий Ефимович Крейдлин и Максим Анисимович Кронгауз, уже переодевшийся для футбола) и одна молодая женщина (Ольга Ильинична Виноградова) оживленно и даже на немного повышенных тонах обсуждали смысл игры в "ручеек". Мое появление прервало увлекательную дискуссию, и я — уже скорей для очистки совести — задал в очередной раз свой вопрос: а что, собственно, вы здесь делаете? Григорий Ефимович, широко улыбнувшись, ответил, что вообще любит возиться с детьми, и что к середине августа ему, школьному учителю, начинает их не хватать, так что он и рад. А кроме того, общность интересов с молодежью ему чрезвычайно приятна, да и создающаяся таким образом лингвистическая среда чрезвычайно важна для будущего этой науки.
(Заметим, что для нынешних университетских и академических преподавателей наверняка не последнюю роль играл и тот факт, что можно было две недели, да еще и с детьми, провести на свежем воздухе бесплатно.)
Футбольный репортаж
Ежедневно между утренней лекцией и обедом лингвисты всех поколений играют в футбол. Играют все — и женщины, и мужчины, и девочки, и мальчики; наиболее представительный из преподавателей — Григорий Ефимович Крейдлин — выступает в качестве судьи. Правда, на сей раз он пришел уже сильно позже того, как матч начался.
Я не утерпел и также принялся гонять мяч. Единственное, что несколько сдерживало меня, — это наличие на поле совсем уж небольших будущих лингвистов, которые отважно лезли под ноги. Во главе противников стоял сам Максим Анисимович Кронгауз, но даже его участие не спасло их от поражения — матч закончился со счетом 3:2 после того, как девочке Кате сильно пущенный мяч попал прямо в лицо.
Да и дождь опять пошел.
КИРИЛЛ Ъ-ХАРАТЬЯН